– Лилиан! – быстро говорит Тарвер. – Смотри!
Я моргаю и пытаюсь дышать ровно, когда он прислоняется ко мне. Его щека, грубая от короткой щетины, касается моей, когда он показывает мне, куда смотреть. Он так близко, что я вдыхаю его запах и чувствую, как по коже, там, где мы соприкасаемся, будто пробегают электрические разряды.
Это не сон.
– Смотри за моей рукой, – он вытягивает ее и показывает на лес. – Там что-то есть. Видишь блеск?
Мне стоит большого труда не повернуть к Тарверу лицо – как цветок к свету. Я делаю глубокий вдох и заставляю себя сосредоточиться. Я не замечаю сразу то, что увидел он, и мой взгляд блуждает вдоль полоски леса и холмов к западной стороне.
И вдруг я вижу. Крошечный отблеск отраженного солнечного света, мигающий у кромки леса.
– Обломки, – шепчу я и смотрю туда, пытаясь не верить, что это то, о чем я думаю. – Обломок корабля – он упал туда. Или еще одна спасательная капсула.
Тарвер медленно опускает руку, но не отходит. Он тоже туда смотрит.
– Нет, не думаю, – говорит он тихо, и его голос едва слышно сквозь завывание ветра. – Разглядеть сложно, но мне кажется, деревья там не повалены.
Я жду, затаив дыхание.
– Думаю, это здание.
Огонь развести нечем: на холмах нет хвороста, и становится очень холодно, но мне все равно. Тарвер прикинул, что до леса идти два дня, и в первый день, когда село солнце, я вижу вдалеке, на горизонте, деревья. Цветочная дорога сразу растворилась в воздухе, когда мы спустились с корабля, но теперь мы знаем, куда нас ведут. Куда и с какой целью, мы даже не догадываемся, но если это здание и оно окажется настоящим, возможно, это – ключ к спасению.
– Горячая вода! – с воодушевлением восклицаю я, поедая руками холодные спагетти без соуса. Ничего вкуснее не ела.
– Крыша над головой, – отвечает Тарвер и тоже жует. Я приготовила спагетти перед уходом из лагеря возле корабля. После больничного крыла моей лучшей находкой стали кухонные кладовые.
Я поглядываю на Тарвера. При тускнеющем свете его бледное лицо меняет цвет. Мы разбили лагерь с подветренной стороны холма, как можно лучше укрывшись от ветра. Но все же ночь обещает быть холодной, даже если мы будем спать вместе.
– Кровать, – говорю я. – Настоящая кровать.
– Твоя взяла, – соглашается парень, засовывая в рот остатки спагетти и откидываясь на спину. Он пока двигается осторожно. Но выглядит хорошо, хоть и шел весь день. – Что может быть лучше кровати?..
Я быстро заканчиваю есть и пододвигаюсь к постели, чтобы поскорее согреться рядом с Тарвером. Он обнимает меня здоровой рукой. Не думаю, что прежней Лилиан понравился бы его запах, но я поворачиваюсь к Тарверу, касаясь щекой его футболки.
Некоторое время мы молчим: должно быть, он тоже представляет, что ждет нас в том здании. Выражение его лица изменилось: раньше в нем была мрачная решимость, но теперь вместо нее затеплилась надежда. Сколько времени он был уверен, что помощи можно не ждать? Ясно как день, что с тех пор, как мы добрались до «Икара», его единственной целью стало выживание.
Не спасение.
Теперь у нас есть надежда, что мы сможем отправить сигнал бедствия. Конечно же, в отдаленном от цивилизации сторожевом посту должны быть какие-нибудь средства связи.
Я ерзаю, придвигаясь к нему ближе. Он глубоко вздыхает, и я чувствую, как вздымается и опадает его грудь у меня под головой.
– Сколько мы здесь дней? Как думаешь?
– Вместе с теми днями, что я проболел? – Тарвер умолкает, подсчитывая в уме. – Думаю, шестнадцать.
Так долго? У меня перехватывает дыхание. Шестнадцать, а будет еще больше. А по ощущениям будто прошло два дня. Или же целая жизнь.
– У меня был день рождения, – говорю я. – Несколько дней назад мне исполнилось семнадцать.
В тот день ты вернулся ко мне, поборов лихорадку. Но вслух сказать этого не могу.
Тарвер замирает, потом выдыхает.
– С днем рождения, мисс Лару.
Я слышу по голосу, что он улыбается.
На этой планете я стала старше на год. Я сглатываю.
Возможно, почувствовав, что я загрустила, Тарвер начинает гладить мою руку кончиками пальцев перебинтованной руки. Догадываюсь, что ему больно ею шевелить, но он не жалуется.
Я откашливаюсь.
– Что ты сделаешь в первую очередь, когда нас спасут? Наешься? Позвонишь родным? – Я улыбаюсь и нарочито брезгливо трогаю его футболку. – Примешь душ?
– Позвоню родным, – отвечает он не раздумывая. – Ну а потом меня наверняка будут обливать холодной водой из шланга и допрашивать неделями. В смысле, военные, а не родители.
– Черт.
Теперь я стараюсь отогнать возникшую перед глазами картину, как Тарвера обливают водой из шланга. Но я хотя бы больше не думаю о своем дне рождения.
– Надеюсь, со мной такого не сделают.
Тарвер смеется, и моя голова слегка подпрыгивает у него на груди.
– Сомневаюсь, что кто-нибудь осмелится так с тобой поступить. Такой процедуре подвергаются только солдаты да преступники.
Мы все это только представляем, но мы уже не вместе. Он отчитывается на допросах, меня, вероятно, куда-нибудь заберут, чтобы отмыть и навести лоск. Сердце пронзает острая боль, и оно неистово бьется в груди.
Не то чтобы я не хочу спасения. Хочу. Я хочу снова увидеть отца и еще больше – чтобы Тарвер встретился со своими родными, чтобы они не думали, что потеряли второго сына. Но я уже начала представлять жизнь здесь – только он и я. Голод, холод, борьба за выживание, но – вместе.
И… я не успеваю прикусить язык.
– А со мной что будет?
– С тобой? – Тарвер пожимает одним плечом. – Тебя заберут, расспросят, не испортил ли я твою репутацию, а потом увезут, натянут на тебя странное платье и притворятся, что ничего не случилось.
У меня сухо во рту, язык наливается тяжестью. Почему он не понимает, о чем я спрашиваю? Я не хочу, чтобы нас спасали, пока мы не разберемся, что между нами происходит. Может, мне больше не представится такой возможности.
Я делаю глубокий вдох и приподнимаюсь на локте. Уже темно, но я вижу лицо Тарвера.
– Я имею в виду, что мы больше никогда не увидимся.
Мгновение он просто смотрит на меня. Зеркальная луна освещает его лицо, отражаясь серебром в глазах. Сердце вот-вот вырвется у меня из груди.
– Может, и нет.
В его мягком голосе все же слышится нотка неуверенности.
При мысли, что кто-то прилетит и заберет его у меня, забросит далеко-далеко, на войну, легкие будто наполняются водой. Я не знаю, как достучаться до него, как заставить его почувствовать то, что чувствую я.
