– А как я вообще узнала дорогу сюда?
Джеки снова испугалась и потому разозлилась. В злобе она рывком открыла еще один ящик, но опять не со столовым серебром.
– Столовое серебро надо класть сюда, если представлять кухню с точки зрения последовательности выполнения работ. И у кого вообще бывает два ящика с горячим молоком?
– Ты отличалась умением ушибаться и способностью не чувствовать боли, – продолжала мама. – Помню, как тебя ужалили, когда подаренное тебе на день рождения чучело оказалось полно пчел. Тогда ты получила ценный урок касательно дней рождения вообще. Помнишь?
– Я помню ломбард. Помню дни в ломбарде. Приходы и уходы. Чего я не помню – так это где у тебя ящик со столовым серебром. Где он? Где ящик?
В жизни не было более важной для нее информации. Она смяла бумагу в левой руке, а потом стала обмахиваться листком без единой складки или загиба.
– У меня его нет. Ты же знаешь. Мы обе заработались. Ты лучше присядь. Мы обдумаем это и все остальное, если у нас будет побольше воды. Это очень важно. Это поможет тебе от мигрени.
– Нет у меня мигрени!
Мать выглянула в окно, и Джеки машинально перевела туда взгляд. Ее злость превратилась в какое-то существо, которое шло за ней и толкало ее.
Снаружи виднелся дворик с подстриженной травой, окаймленный щебенкой. Траву питала искусственная система жизнеобеспечения, простиравшаяся на сотни километров к ближайшему резервуару. Корешками трава едва держалась на песчаном грунте, обильно сдобренном минералами. За лужайкой по склону холма карабкались растения, более приспособленные к здешнему климату, – кактусы, полынь и металлические деревья, каждый день менявшие свой размер.
– Я не уверена, что вообще там была, – сказала Джеки, садясь вместе с матерью за кухонный стол.
– Конечно же, ты там была, – возразила мать. – Давай вместе поговорим о твоих воспоминаниях об этом месте.
Мать катала авокадо по безукоризненно чистому столу. Пол, стол и стены были одного и того же чистого цвета, все остальное было таким же чистым и нетронутым. Авокадо, конечно же, было ненастоящим, как и все авокадо.
Потом мать посмотрела на нее просящим взглядом. Она сделала некий жест рукой с авокадо, словно старалась им что-то сказать или, по крайней мере, на что-то намекнуть.
– Когда тебе было пять лет, мы праздновали твой день рождения в Лесопарке для спецзаданий, на площадке для именин. На той, что обнесена забором и охраняется на случай, если вдруг случится очередное именинное… происшествие.
– В те времена все было проще. Лично у меня было меньше воспоминаний, наслаивающихся на мир, так что все было яснее. К тому же я была моложе. Поэтому мир был проще. Я теряюсь.
– Мы устроили тебе праздник. Были подарки, гости и плакат с надписью «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!». Отец поднял тебя и начал кружить. Родители иногда демонстрируют любовь через скорость. Сейчас у меня этой фотографии не осталось, но когда-то она была. Отец поднял тебя. Ты помнишь?
– Я не помню, что у меня был отец.
– Ну, дорогая. Он ушел довольно давно.
– Я не просто не помню, что у меня был отец. Я не помню, чтобы ты когда-нибудь мне говорила, что у меня не было отца.
Мама вцепилась в авокадо и впилась взглядом в лицо Джеки, скорее всего, в поисках ощущения, что общение произошло.
– А что потом случилось с Анной и Грацией? – спросила Джеки.
– С кем?
– С девочками на моем дне рождения.
– Ой, не знаю. С течением лет мы теряем связь с друзьями.
На заднем дворе послышался какой-то шум. Мама опустила глаза, а Джеки вскочила на ноги и пошла еще раз выглянуть на улицу.
Тот же двор, лужайка, растения и щебенка. Но теперь к этому добавился силуэт на щебенке, на фоне забора. Сначала он смутно напоминал человеческий. Потом стал явно человеческим. Ее глаза впитывали детали по мере их обнаружения. Светлые волосы. Теплая улыбка. Улыбка ли? Это был человек с кухни «Лунного света всю ночь».
– Черт подери, что это за парень? – спросила Джеки, прищурившись и сжав кулачки.
Тайную полицию шерифа всегда было легко вызвать – достаточно было крикнуть «Эй, полиция!» в открытую дверь или прошептать то же самое в телефон. Телефон даже не надо было включать. Но звать на помощь было совсем не в духе Джеки Фиерро.
«А совсем в ее духе, – подумала она, – делая именно это, было кинуться из задней двери к нему и заорать:
«Я тебя достану, гад!»
На щебенке не осталось даже следов. Он просто исчез. Джеки резко остановилась. Никого. Она подпрыгнула, услышав сзади громкое шипение.
– Я не боюсь, – заявила Джеки, действительно не боясь. Она разозлилась, а злоба более продуктивна, чем страх.
Пульверизатор подскочил вверх и обрушил на нее потоки воды. Затем один за другим взметнулись вверх и его собратья, опорожняя свой груз на раскаленную пустыню, чтобы напитать траву, уплыть прочь и испариться.
– Я точно никогда здесь не была, – произнесла Джеки, в то время как вода стекала по ее волосам и лицу на одежду и туфли. – И как я вообще узнала дорогу сюда?
Ее мать, смутно различимая в кухонном окне, медленно откусила от авокадо большой кусок и, не оглядываясь на дочь, с трудом принялась жевать.
Глава 10
– Я иду в кино, – объявила Диана у двери Джоша, не задержавшись в ожидании ответа.
Вначале, когда она делала это, он отзывался, говоря: «Веселись» или «А я останусь дома», потому что не мог часто выходить с матерью «в свет», во всяком случае не каждый вечер.
– Я иду в кино, – объявила Диана в пятый или шестой раз за две недели, и Джош начал обижаться на нее за то, что она проводит так много времени без него. Обида эта была неосознанной. Ему просто казалось, что это идиотизм – так часто ходить в кино. «Кого она из себя строит?» – думал Джош. «Кто мы все на самом деле?» – думал дом.
Джош перестал отвечать, а Диана перестала ждать ответа. Она просто уходила.
Было восемь вечера. В тот день снова показывали экранизацию пьесы Юджина О’Нила «Продавец льда грядет», снятую Джоном Франкенхаймером в 1973 году. Диана, как и большинство людей, видела этот фильм десятки раз: его крутили каждый вечер по распоряжению Городского совета. Сам фильм ей не нравился, однако она ценила его как полюбившийся элемент комфорта.
Она часто плакала, особенно в том месте, когда персонаж по имени Ларри Слейд говорит: «Как доказывает вся мировая история, правда ни на что не влияет». Эпизод не был печальным или эмоциональным. На самом деле он был весьма поучительным, но у нее наворачивались ностальгические слезы. Вслед за Ларри она беззвучно шептала: «Это несущественно и нематериально».
Но в любом случае в кино Диана ходила не из-за фильма.
