К 8 февраля силы капеллана Дорфмюллера закончились. Для человека, который хотел помочь, две недели в Пиллау было слишком много. Порт, нетронутый до середины января, как будто находился на другой планете, 17 и 18 января был брошен в глубину страдания. Когда первые беженцы приехали из Замланда с ужасными новостями, граждане Пиллау все еще думали, что находятся в безопасности. Но теперь с этим было покончено. Большая часть города лежала в руинах. В дюнах местная милиция строит новое кладбище. Теперь, после двух недель, старое кладбище не могло принять больше никого.
26 января не было дома в Пиллау, который не был заполнен беженцами. В тот день склад боеприпасов форта взлетел на воздух, возможно, из-за саботажа. Взрыв разрушил город. Он лишил многих крыши над головой. За ночь до этого колонна численностью двадцать восемь тысяч беженцев прибыла в город. Каждый переулок, каждая улица была заставлена их транспортными средствами. Люди ждали под каждым навесом гавани, в каждом защищенном от ветра углу. Среди них стояли животные, блеющие, фыркающие, мычащие. Затем раздался взрыв. Капеллан не забудет трупы на улицах или заброшенные на деревья. Не забудет многих, кто помчался по улицам, обезумев.
Пиллау тех дней никогда не будет описан – никогда. Капеллан знал это – он знал, что никто не найдет силы описать эту картину ужаса и разрушения. Даже в его собственном уме страдание, которое он видел день тому назад, или страдание, которое было перед его глазами прямо сейчас, исчезло в смущенном тумане несвязных образов. Беременные женщины, рожающие где-нибудь в углу, на земле, в бараках. Раненые и больные, в постоянном страхе оказаться брошенными, скрывали оружие под одеялами, чтобы вынудить кого-нибудь взять их с собой или прикончить, если придут русские. Сироты, которые были спасены из их убежища в последний момент и брошены на телеги без ничего, кроме одеял, и которые теперь лежали на полу с отмороженными руками и ногами. Русские военнопленные, доставленные на запад согласно приказам сверху, в опорках на деревянных подошвах, их изодранные пальто скреплены бумажными завязками. Старики, которые легли в каком-то дверном проеме ночью и не пробудились. Жажда жизни у тех, кто нашел друг друга, чтобы спариться среди руин средь бела дня. И безумные с дикими глазами, которые бегали от дома к дому, от фургона к фургону, окликая своих матерей или детей. Везде, куда бы он ни посмотрел, толпы отчаявшихся людей. Над всем этим – серое небо, снег, мороз и таяние, таяние, и мороз, и снег, и холод, убивающе влажный.
По всему этому 5 февраля ударили первые русские бомбардировщики. Немецкие самолеты на Нерунге стояли из-за нехватки топлива. Русские бомбы превратили то, что осталось от города, в руины, пепел и щебень. Запах огня долго висел в воздухе, и грузовики, собирающие мертвых, катились по улицам.
Во всем этом страдании была только одна надежда: порт с его судами или дорога по Фрише-Нерунгу до Данцига. Ранее флот и боевые инженеры думали о построении моста на плавающих опорах, поперек канала длиной полкилометра до Нерунга. Но это потребовало бы время, а времени не было. Только три парома, застрявшие между Пиллау и Нерунгом, везли фургоны, рогатый скот и людей. Никто не знал, как долго паромы будут в состоянии ходить днем, не теряя свой груз под пулеметами русских самолетов. Море фургонов, ждущих в Пиллау, как и фургоны на Нерунге, уже было случайной целью для русских самолетов-истребителей. Капеллан Дорфмюллер слишком часто стоял над мелкой могилой кого-то, убитого осколочными бомбами. Он думал о будущем и дрожал.
Среди судов в порту Пиллау стоял северо-германский ллойдовский бывший роскошный лайнер «Генерал Штойбен».
Несколькими неделями ранее 17 500-тонный лайнер служил плавбазой для личного состава подводных лодок. В первые дни февраля он выполнял миссию по эвакуации в Свинемюнде, на побережье Померании, и благополучно доставил свой груз из нескольких тысяч раненых. Тяжелый туман задержал его возвращение на целый день. Он прибыл обратно в порт Пиллау 8 февраля.
С ранних часов 9 февраля беженцы осадили судно. Это был день, когда распространился слух, что русские прорвались через фронт Замланда и что они в 20 километрах от города.
Судно быстро заполнилось сверх предела погрузки. Обширная прогулочная палуба превратилась в массовый лагерь, где тяжело раненные лежали голова к голове. Менее серьезно раненные толпились на нижних палубах вместе с беженцами. Медсестры и медицинские помощники поднимались по пациентам, лежащим в проходах. Но впервые за несколько недель толпы на борту чувствовали нечто подобное теплу, безопасности и надежде.
К полудню более чем две тысячи раненых и более чем тысяча беженцев прибыли на борт в дополнение к команде из четырехсот человек. Точные списки больше не сохранялись, и точное число душ на «Штойбене» осталось неизвестным.
Приблизительно в три часа тридцать минут дня буксирные суда вывели лайнер в открытые воды гавани. Его эскорт, древний торпедный катер Т-196 и еще более старый минный тральщик FT-100, вышел в то же самое время. В последний момент Т-196 сам взял на борт приблизительно двести беженцев из Кенигсберга.
Два советских самолета преследования наблюдали небольшой конвой и атаковали Т-196 на низкой высоте. Они отстали, когда суда достигли открытой воды и двинулись прочь северо-северо-западным курсом. Море было спокойным, небо – серое и тяжелое.
«Штойбен» был окрашен в камуфляжный цвет, нес немецкое военное знамя и легкие зенитные средства. Он не был идентифицирован как госпитальное судно и плыл с выключенными огнями. Все это было естественным следствием чрезвычайного беспорядка тех дней, когда раненый солдат готов приветствовать даже угольную баржу, которая возьмет его, и, так или иначе, не имело смысла на войне, если не принимался во внимание Красный Крест.
На борту голодным давали их первую за многие дни пищу, замерзшие обогревались. Один или другой, возможно, думал об опасностях морского плавания. Но присутствие докторов и медсестер, которые работали без остановки, давало им чувство безопасности.
Конвой скользил в темноте со скоростью десять – двенадцать узлов. Некоторое время можно было все еще слышать грохот артиллерии. Затем наступила тишина.
Между десятью и одиннадцатью часами «Штойбен» вошел в самые опасные воды между так называемой отмелью Штольпе и померанским побережьем. Это был участок, где бедствие настигло «Густлоф». «Штойбен» теперь пошел на полной скорости, и старый минный тральщик с трудом поспевал за ним. Искры выстреливали из трубы минного тральщика, разгоняя ночную тьму и показывая путь судам. Миновала полночь.
Хронометр на мостике показывал час ночи, когда приглушенный взрыв качнул судно. Зазвучала тревога. Короткий момент лайнер еще продолжал плыть, как будто ничего не случилось. На верхней палубе команды мчались к своим башням. Затем судно остановилось. Последующее заняло только несколько минут.
В ярком свете прожектора минного тральщика и сигнальных ракет бедствия, поднимающихся с мостика, «Штойбен» стал зарываться в воду носом. Капитан, который немедленно понял, что его корабль поражен торпедой в правый борт, попробовал спустить спасательные шлюпки с левого, но для этого не было времени.
