26 сентября 1937 года в 8.30 утра Эйхман и Хаген сели в поезд и отправились в путь: надо было завершать первые осторожные шаги навстречу альянсу СС – «Хагана». Гейдрих разрешил Эйхману принять приглашение в Палестину. Прикрытие у них было любительское: Эйхман ехал как корреспондент «Берлинер тагебла», а Хаген – как студент.
2 октября корабль «Румыния» доставил сотрудников СД в Хайфу. Но тут арабы – враги евреев – помешали врагам евреев – немцам. Арабские националисты в конце сентября опять зашевелились, вынудив колониальные власти ввести осадное положение и закрыть границы Палестины. Полкес встретился с немцами в Каире. Он заявил, что удовлетворится месячным денежным содержанием в 15 фунтов стерлингов, и передал им первую информацию. Хаген с его слов записал, что «в еврейских националистических кругах довольны радикальной политикой немцев в еврейском вопросе, поскольку в результате еврейское население Палестины должно значительно возрасти и в обозримом будущем евреи получат здесь численное превосходство над арабами».
Сам Эйхман расценил итоги поездки в Палестину как «скудные», но Гиммлер и Гейдрих признали работу своего эксперта по сионизму весьма перспективной и через полгода, после вторжения в Австрию, поручили ему вести всю проблему еврейской эмиграции. Впервые служба СД стала официально участвовать в еврейской политике режима. Эйхман, которому в начале 1938 года было присвоено звание унтерштурмфюрера, был послан в Вену советником по еврейскому вопросу к инспектору Зипо и СД. Главная задача советника состояла в том, чтобы всеми доступными методами способствовать эмиграции евреев.
До сих пор это было делом более или менее добровольным; теперь же Эйхман с помощью полиции так надавил, что уж скорее нужно было говорить о депортации. Организационные дела были его страстью, а тут он вдруг обнаруживает, что может сам и планировать и приказывать. И его осеняет: надо снять преграды между полицейскими, гражданскими и партийными властями, занятыми этим вопросом, и сосредоточить в одном учреждении все проблемы принудительной еврейской эмиграции, причем работать как с немецкими властями, так и с еврейскими представителями. По его словам, это будет конвейерная лента: «Кладете бумаги одну за другой, а в конце получаете паспорта».
Таким «конвейером» и стал Центральный отдел еврейской эмиграции, разместившийся в старом венском дворце Ротшильда, на Принц-Ойген-штрассе, 20–22. Вместе с Эйхманом сюда прибыли и сотрудники – эмиссары будущего геноцида: братья Гюнтер, Франц Новак, Алоиз и Антон Бруннеры, Эрих Радзихович, Стучка, Грозинек – хладнокровные и неутомимые разработчики стратегии изгнания евреев.
Контора Эйхмана использовала шантаж, чтобы дать толчок новому великому Исходу. Большинство из 300 тысяч австрийских евреев были бедны и не имели минимального капитала, требуемого принимающими странами. У нацистов же было туго с иностранной валютой, и режим не мог создать выездного фонда. Поэтому евреи побогаче были вынуждены субсидировать выезд из страны из собственных средств. Впоследствии Гейдрих объяснил всю процедуру: «Мы действовали так: через еврейские общины мы выжимали известное количество денег из богатых людей, которые хотели эмигрировать… Проблема была не в том, как заставить уехать богатых, а в том, как избавиться от толпы евреев».
Одновременно Эйхман разрешил лидерам еврейских общин выезжать за рубеж и получать деньги на эмиграцию от еврейских благотворительных организаций. Например, весной 1938 года американский комитет взаимопомощи выделил 100 тысяч долларов. Такие методы дали Эйхману возможность рапортовать в Берлин о рекордных цифрах. К концу осени 1938 года его контора отправила в эмиграцию 45 тысяч австрийских евреев, а в общей сложности за восемнадцать месяцев он заставил покинуть страну 150 тысяч евреев. Такая безжалостная политика принудительной эмиграции могла быть успешной только при условии, что будут постоянно открыты границы принимающих стран и кошельки благотворительных фондов. Так бы оно и было, если бы не внутрипартийные распри, помешавшие технократам из СД без сучка без задоринки провести депортацию.
А экстремисты в партии были крайне раздражены вмешательством СД в еврейскую политику. И летом 1938 года поднялась новая волна антиеврейской кампании.
Сигнальный залп дал «Штюрмер». Во все более злобном тоне авторы этой газеты требовали устранить всех евреев с тех позиций, которые они еще занимали в экономике. Газетчики призывали страны Европы «сплотиться против общего врага номер один и закрыть для евреев границы» – те самые границы, что Эйхман старался держать открытыми для еврейских эмигрантов.
Эйхман, конечно, делал попытки изменить линию «Штюрмера», но все впустую. В мае 1938 года редактор газеты Гимер побывал в Вене. Эйхман устроил ему выволочку и два часа разъяснял основы эмиграционной политики. Он договорился о визите к Штрайхеру в Нюрнберг, чтобы, как он отметил в плане работы, «пользуясь случаем, придать другое направление „Штюрмеру“». И ничего он не добился. Гимер, разразился статьей на целый разворот – о венских евреях Эйхман и Хаген поняли, «как ошибались, надеясь кого-то переубедить».
28 июня Хаген написал Эйхману: «Вот что самое безумное – Гимер считает вполне удовлетворительным факт, что многие венские евреи возвращаются к традиционной религии» – и дальше добавляет: «то есть к религии, которая считает высшим законом Талмуд, а Талмуд разрешает любое преступление против неевреев. Подобные вещи приводят меня в отчаяние. Чего они добиваются? Может быть, „Штюрмеру“ нужно радикальное решение – снести им голову, чтобы уж точно им не могла снова прийти похвальная мысль признать себя евреями?» Взаимоотношения между Штрайхером и СД настолько ухудшились, что Гейдрих предписал Эйхману воздержаться от дальнейших контактов со Штрайхером и его командой. Оберштурмбаннфюрер Зикс заметил: «СС желает, чтобы с этого момента Эйхман отклонял любые приглашения, говоря: „Я только что ушел в отпуск“».
Через несколько месяцев противники эсэсовской линии в еврейском вопросе получили мощное подкрепление в лице рейхсминистра пропаганды Геббельса. Он уже давно ждал удобного случая, чтобы взять еврейскую политику рейха в свои руки. Его пропагандистская машина была в полной готовности, нужен был только предлог.
Он представился, когда немецкие антисемиты не поладили с польскими. 6 октября 1938 года польское правительство постановило считать недействительными все польские паспорта, на которых до конца месяца не будет проставлено особого штампа, а получить его можно только в Польше. В берлинском МИДе заподозрили, что Варшава вознамерилась одним махом избавиться от всех польских евреев, проживающих в Германии. Реакция нацистского руководства была типичной.
28 октября 17 тысяч польских евреев по приказу Гейдриха загнали в поезда и отправили на немецко-польскую границу. Жертвы этой первой массовой депортации в ночь с 28 на 29 октября были перевезены через границу – прямо под дула пулеметов польских пограничников. Среди этих людей, оказавшихся бродягами на границе, был некий Грюншпан, портной из Ганновера. Его семнадцатилетний сын был в это время в Париже. И вот, узнав о положении отца, парень покупает револьвер и всаживает пять пуль в секретаря немецкого посольства Эрнста фон Рата. Это случилось 7 ноября. Террористический акт еврея против немецкого дипломата – именно то, что нужно было Геббельсу. Его пропагандистский аппарат заработал. 8 ноября «Фёлькише беобахтер» прогремела угрозой: «Совершенно ясно, что немецкий народ сделает для себя должные выводы». В Кургессе, Магдебурге, Анхальте толпы, подстрекаемые нацистами начали громить еврейские магазины.
