Конунг Хигелак приказал внести
В зал дружинный наследие Хределя
Златоблещущее, тот единственный
Из гаутских мечей, наилучшее лезвие,
И отдал его во владение Беовульфу.
Это одно из многих свидетельств того, что мечи дарились в качестве богатой награды за мужество. Вы видите, что конунг дал необыкновенно отличившемуся в сражении воину не какое-то ординарное оружие, поскольку его называют златоблещущим и наилучшим из гаутских лезвий. Дело здесь не просто в превосходном качестве клинка; он достался конунгу от отца, который был вождем до него, – это наследное оружие, ценное своей историей. Такую вещь ни в коем случае не могли передать кому попало – ее достоин был только великий герой. Таким образом, конунг признавал, что действия его воина достойны наивысшей оценки, какую только можно было получить.
Приблизительно те же эпитеты, которые, как мы только что увидели, относились к мечу, нередко применяли к кольчугам и шлемам:
Лучшая из кольчуг, что прикрывала мне грудь,
Наследие Хределя, работы Виланда.
Во всей англосаксонской и норвежской литературе неизменно ценили древний возраст и заслуги мечей, шлемов и кольчуг, настолько, что в английской литературе словосочетание «древнее наследие» до сих пор служит синонимом меча. Нужно отметить, что здесь имя Виланда, легендарного кузнеца скандинавских сказаний, придает вещи невероятную ценность – это значит, что ничего лучшего просто не может быть.
Археологические раскопки показывают, что мечи и шлемы в этот период можно обнаружить только в могилах вождей; это очень редкая и дорогая вещь. Те немногие, которые мы можем датировать 400–700 гг., могут похвастаться и позолоченными рукоятями, и отделкой из драгоценных камней, и чернением, и работой, вызывающей ощущение исключительной красоты. Такие предметы не делали просто так, между делом; а если уж мастер брался за работу, то вкладывал в нее все свое умение и чувство прекрасного. Некоторое представление об этом можно получить, прочитав знаменитое письмо, которое Кассиодор, секретарь Теодориха Остгота, императора Рима, отправил Тразамунду в 520 г., чтобы поблагодарить за мечи, присланные в подарок. Он пишет:
«Ты прислал нам мечи, которые могут разрубить любые доспехи. Железо, из которого они сделаны, дороже золотых инкрустаций; они настолько отполированы, что тот, кто глядит на клинок, видит в нем отражение своего лица. Кромки превосходной формы так правильны, как будто выточены напильником, а не выкованы молотом в кузнице. Красиво вогнутая средняя часть клинка кажется узорчатой, и столько теней играет на нем, что можно подумать, будто в металле переплелись струйки разных цветов. Эти мечи настолько прекрасны, что кажется, будто их изготовил Вулкан, который, говорят, кует так искусно, что его изделия представляются работой не смертного, но бога».
Мы знаем наверняка, что там, где Кассиодор пишет «Вулкан», Тразамунд сказал бы «Виланд». Кроме того, известно, что все сказанное об этих мечах было правдой, потому что обломки нескольких таких клинков недавно нашли и заново отполировали, и выяснилось, что они выглядят совершенно так же, как и пятнадцать столетий назад.
Нечего удивляться тому, что это оружие считали настоящим сокровищем, которое не стали бы выбрасывать спустя десять – двадцать лет. Тогда почему же его клали в могилы? На этот вопрос нельзя дать простой ответ: поверье, что оружие понадобится павшему воину в другом мире, отчасти отвечает на него. Меч был для вождя символом власти, а для вассала – символом его верности господину, поэтому нельзя было передать меч человеку недостойному – и это обстоятельство выступает второй причиной того, что оружие хоронили с его владельцем. Еще нельзя забывать, что для человеческого существа характерно желание взять с собой в могилу любимую вещь. Люди не просто верили, что похороненное вместе с хозяином оружие отправится вместе с ним в иной мир, где жизнь пойдет дальше своим чередом. Если сын клал в могилу отца его любимое оружие, то поступал, как надлежит хорошему сыну, который хочет обеспечить родителю защиту. Кроме того, это делалось и потому, что оно принадлежало отцу и что имело свою собственную душу, которая должна была перейти в царство смерти вместе с хозяином. Если бы кто-то взял его себе, оно могло бы плохо служить не своему господину, или подвести в бою, или ранить, или (и это хуже всего) умерший мог прийти за своей собственностью. Нельзя было допустить, чтобы у покойника была причина возвращаться с того света, и потому все, что принадлежало покойному, должно было лежать в его могиле. Богатые дары, которые мы находим в погребениях, – не только дань уважения, но и защитная мера для живых; из этого можно также заключить, что многие из предметов, лежащих в могиле, были не дарами, а вещами, которыми покойный владел при жизни. Представление, что все материальные предметы в этом мире имеют душу, – основа многих древних верований в загробную жизнь.
Кроме всего прочего, есть и еще одна причина таких вложений в могилу. У скандинавов были куда более практичные воззрения: они считали, что люди должны не наследовать сокровища своих отцов, а добывать сами свои собственные, иначе они станут слабыми и ленивыми. Однако если человек показывал себя достойным, то могилу могли вскрывать и часть сокровищ (обычно оружие) отдавать ему.
Все залежи в датских болотах археологи начали раскапывать практически одновременно: в 50–60-х гг. XX столетия, а предметы в них датируются 50–450 гг. Многие из обнаруженных предметов уникальны, но часть их приблизительно идентичны тем, что находили раньше в могилах, некоторые довольно сильно повреждены. Древки копий и стрел, луки, ножны сломаны, кольчуги и одежда порезаны и порваны, но аккуратно свернуты, а черепа и кости лошадей расщеплены. Все это выглядит точно так же, как описывали в I в. Орозий и Цезарь. Все рассуждения о том, что эти предметы просто утопили в болотах, которые во времена античности были озерами, не выдерживают критики, стоит только заметить, что глиняные сосуды набиты камнями, чтобы они быстрее и надежнее погрузились в воду, а крупные предметы просто прикреплены ко дну большими деревянными крюками. Район каждой залежи отмечен изгородью или рядом копий или мечей, вертикально торчащих в грязи. Своей превосходной сохранностью эти предметы обязаны слою торфа, который нарос вокруг них за прошедшие века.
Вероятно, самые примечательные находки были сделаны в Торсбъерге (Южная Ютландия), поскольку таких предметов, как там, не находили больше негде. Работы велись в течение шести лет, между 1856-м и 1862 гг., а материал датируется 60–200 гг. Там оказалось много мечей (все обоюдоострые) с деревянными рукоятями, покрытыми бронзой и серебром, и деревянными ножнами, обложенными металлическими. На оковке одного из них обнаружена руническая надпись. Кроме того, была найдена перевязь для меча из толстой кожи 3,5 дюйма в ширину и 41,5 дюйма в длину, много бронзовых пряжек от перевязей и несколько железных более или менее сохранившихся луков, самый лучший из которых был длиной 60 дюймов, причем с обоих концов его недоставало приблизительно одного дюйма; много древков от стрел 26–35 дюймов длиной и приблизительно полдюйма толщиной. К сожалению, все наконечники проржавели. Найдены остатки круглых, плоских щитов, сделанных из нескольких тонких пластин. Самый большой из них был 42,5 дюйма в окружности, самый маленький – 21 дюйм; толщина срединных пластин, которые обычно были более тяжелыми, чем внешние, – от 0,5 до 0,25 дюйма. Рукояти и заклепки обыкновенно сделаны из бронзы, но встречались и железные. Кроме того, нашли много боевых топоров, сильно поврежденных, но с хорошо сохранившимися рукоятями из ясеня или бука, длиной в 23–33,5 дюйма; несколько наконечников копий в хорошем состоянии и другие, в плохом, но зато с рукоятями длиной 32, 98, 107,5 и 116 дюймов. Еще было много сбруи, украшений, инструментов, несколько игральных костей из янтаря, предметы домашнего обихода: чаши, ложки, кувшины, ножи и, кроме того, две пары штанов и рубаха.
