Книга Там, где течет молоко и мед, страница 50. Автор книги Елена Минкина-Тайчер

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Там, где течет молоко и мед»

Cтраница 50

Хорошо, пусть капризные старики, но что же делать? Что я должен делать?

Мама любила меня больше всех, я всегда знал. Всегда знал и всегда принимал как должное, мелкий идиот! Я был уверен, что она любит меня больше братьев, потому что я лучше себя веду. Я не бегал по коврам в грязных ботинках, как Давид, и не грубил, как Шмулик. Я прекрасно учился, играл на скрипке и помогал отцу в магазине.

Марина, что хорошего мне сделать, чтобы ты любила меня?

…Вечером мама приходила в мою комнату, садилась на край кровати, и я с гордостью отчитывался за прошедший день, за все свои успехи. Она так радовалась. Она тихонько смеялась, прикладывая палец к губам, и шептала мне по-немецки.

Марина, а ты знаешь какие-нибудь ласковые слова?

Отец всегда казался мне старым, хотя он даже моложе мамы и немного ниже ростом. Старым и немного смешным. Он вечно вел себя как ребенок, придумывал всякие прозвища, таскал из буфета шоколадки. Я даже стеснялся приглашать его в школу, мне казалось, учителя будут над ним смеяться. Только перед отъездом, когда он по обыкновению шутил и пытался дразнить наших малышей, я заметил, какие у него грустные глаза. Грустные и отсутствующие. Будто он давно уже не здесь.

Ты знаешь, он ведь никогда не жаловался, и вдруг такие странные письма. И все чем-то болеет, то бессонница, то простуда. И уже два раза просил лекарства.

Марина, я поеду! Прости меня.

Я знаю, что пропадет отпуск, что ты будешь молчать сутками и не подпускать меня к себе. Как бы я хотел думать, что причина только в отпуске!

Милая моя, давай придумаем еще что-нибудь! Я вернусь, и мы начнем новую жизнь! Хочешь, я уеду с тобой в твою Москву? Какая разница, весь мир, кроме дома, одинаково чужой, но везде можно жить. Вдруг ты снова станешь смеяться? Беззаботно смеяться и болтать, как тогда с подружками? Смеяться и любить меня?

2

Эяль, конечно, я видела твои звонки и сообщения на автоответчике. И я знаю, что веду себя глупо и некрасиво, что должна была перезвонить тебе, хотя бы к вечеру.

Должна, должна, должна…

Боже мой, как страшно, когда появляется свободное время.

Ты думаешь, я сержусь на твоих стариков? Ты боишься, что меня огорчила отмена поездки в Италию? Если бы ты знал, как мне все равно!

Если задуматься, я даже рада побыть одна, хотя, конечно, будет много суеты с детьми. Кстати, не забыть принести карточку прививок. Опять ругались в саду.

Ах, если бы ты мог взять детей с собой!

Боже, какие глупости я несу. Еще не хватало мучить детей перелетом и разницей во времени. Они так трудно привыкали здесь, особенно Арик.

Арик во всем похож на меня. Не знаю, хорошо это или плохо, скорее плохо. Надо уметь смиряться с обстоятельствами.

То ли дело Рон, – никаких хлопот ни во времени, ни в пространстве, спать – так спать, гулять – так гулять! Особенно с папой!

Знаешь, иногда я думаю, что не очень ему нужна. Он вполне бы удовлетворился общением с тобой. Как будто чувствует, как я его не хотела.

Да, не хотела, хотя ты никогда не напоминаешь мне об этом.


Каким безумием было наше знакомство! Это все мама: «интеллигентный человек, одного круга, не будешь всю жизнь копить на стиральную машину». Вот она стоит, стиральная машина, самой новой марки, с сушилкой…

Нет, и мама не виновата. Сама эмиграция была безумием.

Главное, все советовали ехать после восемнадцати, когда будет аттестат зрелости, освобождение от службы. Несколько долгих бессмысленных лет мама дожидалась моего окончания школы, в Москве крутилась жуткая, странная жизнь, каждый час взлетали цены, никто ничего не планировал даже на день…

Лучше бы я приехала в пятнадцать, закончила школу, пошла в армию, как все люди. Может, избежала бы такого одиночества в Технионе.

Два курса пролетели как страшный сон. Литература на английском, лекции на иврите, бесконечные домашние задания, страх отчисления. Первые два года учебы оплачивал Сохнут, их ни в коем случае нельзя было потерять!

А потерять всю жизнь? Кто об этом думал!

Небольшой круг приятелей-эмигрантов, все почему-то с Украины, говорили только о деньгах и ссудах. Тусклыми вечерами мы сидели с мамой в садике за домом, в полупустой съемной квартире, воздух застывал от духоты и влажности.

Ты был первым израильтянином, который заговорил со мной по-человечески. Помнишь, мы поехали в деревню художников? Я ведь даже не знала, что там бывают выставки. Ты просто вернул меня к жизни – музыка, галереи, джазовое кафе. Я была тебе страшно благодарна.

Я и осталась тогда из благодарности… Как ужасно было идти в чужую ванную, мыться ледяной водой… Я даже не знала, как на иврите полотенце.

Знаешь, совершенно не помню нашу свадьбу. Какой-то хоровод незнакомых людей, мамино растерянное лицо. Долго стояли под хупой в кругу твоих родственников, я никого не могла запомнить, рав заученным голосом вещал что-то непонятное, мама все перепутала и стала пить из бокала, положенного невесте…


Я очнулась только после рождения Арика. У меня была своя квартира, свой пусть и маленький автомобиль, сын, любящий муж, который успешно заканчивал докторскую. Мама сняла другую квартиру, меньшую, но очень уютную, с видом на море, и уехала на экскурсию в Париж. Через два месяца после родов мы наконец нашли няню, и я бросилась досдавать пропущенные экзамены. Оставался всего год учебы.

Ты знаешь, это бы самый обычный день. Помню, я не оглядываясь летела по коридору, – нужно было поймать преподавателя между лекциями, сдать работу и вернуться к очередному кормлению, грудь уже совсем разбухла.


Ты прошла сквозь облако тумана.

На ланитах нежные румяна.

Я даже не поняла, что случилось! Какие-то смертельно знакомые, навечно забытые слова:


Светит день холодный и недужный,

Я брожу свободный и ненужный…

Это был Мандельштам! Понимаешь? Нет, как ты можешь это понять!

И парень был знакомым, ужасно знакомым. Длинный и тощий, с нестриженой светлой головой, с неожиданно широкими плечами под гладкой футболкой. Где-то я видела его раньше.


Кто создан из камня, кто создан из глины, –

А я серебрюсь и сверкаю!

Мне дело – измена, мне имя – Марина,

Я – бренная пена морская.

Ничего удивительного, он успел спросить у пробегающих девчонок, как меня зовут.

И дальше ничего особенного, просто слова: «…восхищен и поражен… немыслимо… такой небольшой факультет… тоже из Москвы… никогда не привыкну… никогда не встречал…».


Зачем я вернулась домой в тот день?

Конечно, ждала няня, я опаздывала на кормление, Арик вот-вот должен был проснуться.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация