Один антрополог, работавший в Папуа и изучавший папуасское племя орокаива, не так давно писал: «Сами туземцы объясняют свой каннибализм простым желанием отведать хорошего мяса. С антропологической точки зрения, тот факт, что мы продолжаем оставаться суеверными или испытывать по крайней мере сентиментальные предрассудки в отношении употребления в пищу человеческой плоти, озадачивает в большей степени, чем тот факт, что туземец орокаива, прирожденный охотник, стремится насладиться вкусным мясом, если только ему удается его где-то найти».
Но даже такое откровенное заявление не идет ни в какое сравнение со словами путешественника Альфреда Сент-Джонстона, который без обиняков заявил, что «он сам был бы рад покончить со всей этой суеверной чепухой и заняться каннибализмом вместе с туземцами с островов Фиджи». Антрополог Ф.И. Уильямс в своем докладе правительству рассказывает об особенностях людоедства на Новой Гвинее: «Трупы взрослых людей привязывали за руки и ноги к шесту лицом вниз. Если жертвой становился ребенок, то воин, привязав одну его руку к ноге, взваливал его тело себе на плечи и нес труп, как несут охотники тушу убитого кенгуру. Обычно до этого жертву убивали. Особой обработке подвергались конечности тела. Голеностопные суставы отсекались, а ахиллесово сухожилие оставалось нетронутым. Кости ног и тазобедренные кости удалялись. С бедер аккуратно срезалось все мясо. Мякоть наворачивалось на палку длиной в три фута и привязывалась прочной лозой. В таком виде поклажу было удобно нести на спине.
Когда участники набега приносили привязанную к шесту жертву в деревню, то ставили его на попа. Всю ночь жители танцевали под аккомпанемент барабана и «уи» – деревянной трубы или раковины. Утром тело относили к ручью, где его разрезали на куски в проточной воде, чтобы смыть кровь. Затем кусочки мяса раздавали всем желающим, словно это простая свинина, а остатки пищи отдавали детишкам, которые играли, зажаривая свои порции на костре».
Уильямс, будучи истинным антропологом, рассматривает и различные табу в отношении употребления в пищу человеческого мяса, а их было, как мы уже упоминали выше, великое множество. В этом случае, как это бытовало и среди других племен, тот воин, который убил пленника, не допускался к трапезе, на которой съедали его жертву.
«Такое правило строго соблюдалось. Однако если запрещалось есть мясо, то все же разрешалось отведать маленькие кусочки печени, но только после того, как она в ходе продолжительной церемонии обрабатывалась различными целебными травами. После этого этот воин считал, что у него намного прибавилось мужества и свирепости, которые перешли к нему от жертвы. Однако в связи с этим следует помнить, что печень считалась у туземцев обиталищем страха и других сильных эмоций, вызываемых войной.
Такой запрет у племени орокаива распространялся не только на воина, убившего свою жертву, но и на его отца, мать и ближайших родственников. Если они, нарушив запрет, все же съедят мяса, то у них разбухнут половые органы, деформируются суставы и головы их облысеют. Судя по таким страшным карам, можно предположить, что в сознании туземцев этому воину могла передаться какая-то инфекция от убитой им жертвы. Воин, вернувшись с жертвой в деревню, немедленно сбрасывал с себя набедренную повязку и прикрываясь листком или просто голышом шествовал домой, чтобы там переодеться. Если он убил жертву дубинкой, то он должен был немедленно поменять ее на другую – ни в коем случае нельзя было теперь носить ее на плече, ибо у него распухнут или деформируются суставы плеча.
Воин-убийца должен принять участие в некоторых обрядах и строго соблюдать наложенные на него табу. Ему запрещалось пить чистую воду из реки, а лишь мутную, после того как на этом месте потопчется его соплеменник-неубийца. Он не должен есть пищу из горшка, а только такую, которая зажарена на костре. Ему предписывалось воздерживаться от половых сношений. Такие ограничения действовали в течение нескольких дней, после чего он получал право, как и другие, есть очистительную похлебку – «суну».
У племени бинанделе есть особый обычай, который непосредственно предшествует церемониальному вкушению суны. Убийца жертвы влезает на дерево, на котором кишмя кишат крупные и агрессивные насекомые, известные под названием «зеленых муравьев». После того как он устраивается на развилине дерева, его товарищи, срывая с него ветви, закрывают его ими с головой, чтобы его всего, с ног до головы, изрядно покусали маленькие хищники. Просидев так некоторое время и выдержав пытку, воин слезает с дерева и принимается за свою суну, глубоко вдыхая исходящий от нее пар и растирая суставы извлеченными из чана сварившимися вместе с похлебкой листьями.
Уильямс добавляет, что все эти обряды и табу не только очистительные, но еще и защитные по характеру. Они служат одной главной цели: отогнать прочь «асиси» – так туземцы называют дух или привидение убитого.
Этот воин не только считается некоторое время «нечистым» до своего очищения, но еще и во власти духа жертвы, от которого его нужно уберечь. Здесь мы видим совпадающие до малейших деталей параллели между обрядами орокаива и американских индейцев квакиутль.
Покров секретности, когда туземцы как бы перекладывают ответственность за убийство друг на друга, что мы уже наблюдали в Сьерра-Леоне в «Обществах леопарда», здесь, среди племени Новой Гвинеи, становится еще плотнее, особенно у племен, живущих в дельте реки Пурари.
Вот что рассказывает о них Д.Г. Мюррей: «Племя, жившее в дельте реки Пурари, по своей природе весьма таинственное и тщательно скрывает свои религиозные верования и ритуалы. Они наотрез отказываются обсуждать их с чужаками, но кое-какая информация все же просачивалась в ходе официальных судебных разбирательств. Например, в 1909 году я судил туземца из племени баймури по имени Аваи, которого обвиняли в убийстве женщин из племени барои. В его рассказе есть любопытные детали. Вот что он показал на суде: «Байи велел нам убить трех барои. Возле бухты Ира мы поймали Аимари с двумя его женами. Каири убил Аимари. Я убил одну из его жен, Йому – вторую. Мы, положив их трупы в каноэ, отправились домой. Я не откусывал этой женщине нос. У нас нет такого обычая – откусывать нос человеку, которого убил. Если я кого убиваю, мужчину или женщину, то нос откусывает кто-нибудь другой. Мы откусываем носы у тех, которых убили другие. Мы их на самом деле откусываем, а не отрезаем.
Мы оставили три мертвых тела в каноэ до утра. Утром принесли их в деревню и положили на платформу. После того как мы пропели для них прощальные песни, мы их разрезали на куски, смешали их с саго, сварили их, а потом, завернув каждый кусок в листья пальмы, раздали их всем. Я сам съел руку женщины. Но не той, которую убил. Не в наших обычаях есть человека, которого сам убил. Но если ты убил мужчину, то идешь и садишься на кокос, подкладывая по кокосу под пятки. Ты велишь дочери сварить сердце убитого, и после этого можно выпить бульон, в котором оно варилось. Можно также съесть кусочек сердца, но для этого нельзя подниматься с кокоса…». Как видим, простота его заявления обескураживает. Если помните, сам Мюррей заметил, что никак не мог подыскать ответа на вопрос одного туземца, которого он судил за убийство: почему тот не должен есть человеческое мясо? Он вспоминает, что многие его знакомые туземцы относятся к человеческому мясу, как мы, цивилизованные люди, к говядине или баранине. Он приводит слова одного свидетеля на суде, который дал такие показания: «Мы варим тела мертвых людей. Мы разрезаем их на части и варим в горшке. Варим и младенцев, разрезая, как поросенка. Мы едим их в холодном и горячем виде. Вначале едим ноги. У нас много рыбы в ручьях и кенгуру в саванне. Но наша настоящая пища – это человеческое мясо».
