– А где вы собираетесь его демонстрировать, если не секрет?
– Пока мои надежды не простираются дальше моей родины.
– Я и здесь мог бы вам помочь, Роджер. Вы мне глубоко симпатичны, поэтому могу предложить вам свою помощь в попадании вашего фильма на какой-нибудь значимый международный кинофестиваль.
– У вас есть такие возможности?
– Если бы их не было, я бы вряд ли затеял об этом разговор. Я имею в виду Московский кинофестиваль и один из французских.
– Про Московский я знаю, но что такое французский? Канны что ли?
– Не Канны, но очень близко к ним. Попасть непосредственно в Канны лично у вас шансов мало, даже с моей помощью. Тамошний кинофест – это торжество буржуазной морали, к которой ваше кино, насколько я понял, не имеет никакого отношения. А ведь этот кинофестиваль, к вашему сведению, когда-то начинался совсем с иной морали – пролетарской. Он возник в 1945 году по инициативе профсоюза Всеобщая конфедерация труда и был альтернативой венецианскому фестивалю Мостра, который был создан в фашистской Италии. Короче, фестиваль в Каннах в те годы был красным. Сегодня об этом можно только мечтать.
– Тогда о каком смотре вы вели речь?
– О фестивале авторского кино «Социальное видение», который проходит на юге Франции, в городке Манделье-ля-Напуль. Он находится всего лишь в семи километрах от Канн – это департамент Приморские Альпы.
– И вы можете сосватать туда мою картину?
– Могу, Роджер. У меня в друзьях ходит один из организаторов этого фестиваля – очень талантливый французский режиссер-документалист. Думаю, он будет не против включить в программу своего следующего фестиваля американский фильм, который идет вразрез с линией вашего Госдепа.
– Мистер Максимов, я ваш должник до гробовой доски, – расплываясь в счастливой улыбке, произнес Томпсон. – Вот только не знаю, как я могу вас отблагодарить?
– Я думаю, у вас еще будет возможность это сделать, – с лукавой улыбкой на устах ответил Максимов.
В это время официант поставил к ним на стол два бокала с пивом. Сдувая пену со своего напитка, режиссер задал очередной вопрос:
– Что вы делали в Интернет-кафе в такую рань?
– Совмещал приятное с полезным: пил кофе и работал. Я ведь, в отличие от вас, спиртному предпочитаю кофе, поэтому всегда сохраняю ясность ума и привычку работать в любое время суток.
– Если не секрет, над чем работаете?
– Над одной неожиданной смертью.
Увидев, как взметнулись вверх брови его собеседника, Максимов пояснил:
– Помните того копа, который приходил к нам вчера в этот самый бар и расспрашивал Саймона по поводу погибшего охранника? Так вот, только что из теленовостей я узнал, что он внезапно скончался.
– Чем же вас привлекла эта смерть, которая может быть вполне рядовой?
– Я просто подумал, что полицейские в таком возрасте от естественных причин редко умирают.
– Полагаете, что это было убийство?
– Кто его знает. Поэтому и хочу встретиться с журналисткой, которая готовила сюжет на эту тему.
Едва Максимов произнес эти слова, как его мобильник, лежавший на столе, зазвонил. Подняв трубку, он услышал в нем приятный женский голос:
– Господин Максимов? Это Лейла аль-Махди. Вы меня разыскивали?
– Добрый день, Лейла, разыскивал. Дело в том, что я увидел ваш сегодняшний репортаж об инспекторе Хабибе Саламе. Я был знаком с этим человеком и хотел бы переговорить с вами о нем.
– Понимаете, у меня столько работы…
– Понимаю, но наша встреча не займет много времени. Тем более что я готов подъехать в любое указанное вами место, чтобы не утруждать вас. Например, прямо в ваш офис.
На другом конце провода возникла пауза, которую Максимов расценил как попытку подыскать удобный повод и избавиться от настырного коллеги. Поэтому он пустил в дело свой последний козырь:
– Вы же до сих пор так и не разобрались в этой смерти, верно? А вдруг наша встреча поможет вам определить правильное направление?
– Ну хорошо, уговорили, приезжайте, – и девушка назвала адрес, где размещался ее телеканал.
Отключив мобильник, Максимов едва пригубил свое пиво, после чего поднялся с места:
– Извините, Роджер, но мне надо бежать.
– Понимаю – работа. Только я понять не могу, когда вы успели познакомиться с этим копом, если видели его всего три минуты и даже не разговаривали с ним?
– И это говорит мне режиссер? – удивился Максимов. – Разве вам не приходилось напускать туману, чтобы добиться встречи с нужным вам человеком?
– Так это был туман? Тогда желаю вам в нем не заблудиться. И еще: не забудьте заехать в ваше посольство, чтобы рассеять туман еще и над моей проблемой.
До места, где располагался телеканал «Найл Резалах», Максимов добрался на такси за двадцать минут. Сделал звонок по мобильнику, и спустя пять минут к нему вышла симпатичная египтянка вдвое моложе его, одетая на европейский манер – в светлое платье чуть выше колен. Она предложила гостю пройти внутрь, но Максимов сделал контрпредложение – указал на скамейку, которая стояла на тенистой аллее в двух десятках метров от входа в офис. Девушка не стала возражать, и они присели на скамейку.
– Так чем же российского журналиста заинтересовала смерть египетского полицейского? – спросила аль-Махди.
– Я же вам сказал, что знал его. Вчера он расспрашивал одного моего знакомого по поводу некоего преступления, и у меня сложилось вполне благоприятное впечатление об этом человеке. Я почувствовал в нем хорошего профессионала.
– А что это за дело, о котором вы упомянули?
– Несколько дней назад в отеле «Найл Хилтон» был найден мертвым охранник. Официальная версия – самоубийство на почве личных переживаний. Хабиб Салам как раз выяснял причины этого происшествия. Кстати, при каких обстоятельствах он скончался?
– Вы же сказали, что смотрели мой сюжет?
– Да, так и было, но я застал лишь самый его конец. Но чувствую, что самое интересное было в начале.
– Смерть действительно странная. Инспектор Салам ехал на своем автомобиле на какую-то важную встречу, направляясь на другую сторону Каира, но перед самым мостом врезался в фонарный столб.
– Так он разбился?
– В том-то и дело, что нет. Скорость была не слишком большой, поэтому самое максимальное, что ему грозило, – это ушибы. Тем более что инспектор был пристегнут ремнем безопасности. Но вскрытие показало, что он умер по ходу движения от внезапной остановки сердца.
– А сколько лет ему было?
– Для египтянина это почти детский возраст – тридцать четыре года.
– И чем же врачи объяснили эту смерть?
