У Юли, как уже говорилось, есть шуба – ценный подарок отца на окончание техникума. К сожалению, при выборе подарка заботливый папа-поэт не учел, что работать по специальности его дочь-художница поедет в южную столицу, где меховые шубы носят исключительно кошки и собаки, да и то только бездомные: домашним животным хозяева ближе к лету делают стрижки, тримминг, груминг и разную прочую эпиляцию.
– Я думала об этом, но пока не решаюсь, – кивнула подружка, не уловив насмешки. – В моем случае шуба на голое тело – это слишком большой риск. Я же постоянно теряю пуговицы!
Я захихикала.
– Ты чего? – не поняла Юля.
– Представила, какое лицо будет у бабы Веры, когда ты пройдешь мимо нее в развевающейся шубе наголо!
– Летящей походкой от бедра! – подхватила подружка.
И тут же вскочила с табуретки, чтобы иллюстративно продефилировать по коридору.
С учетом внушительной крутизны бедер походка «от них» выглядела очень эффектно.
Я заржала, и тут пришел следователь Ромашкин.
– Вижу, слухи о вселенской скорби по поводу утраты кактуса оказались сильно преувеличены, – сухо заметил он, окинув быстрым взглядом разрумянившуюся Юлю с глазами, блестящими отнюдь не от слез, и откровенно веселящуюся меня.
– О, перефраз Марка Твена! – Я узнала цитату и сразу же прониклась к начитанному следователю повышенной симпатией.
– Да, я читаю не только криминальные сводки.
В наступившей тишине – Гавросич в своей комнате как раз выключил телевизор – это прозвучало очень громко.
– Водка? У нас есть водка? – удивился наш глуховатый, но общительный старик, распахивая дверь.
– Гавриил Иосифович, вы же давно не пьете! – с нажимом сказала Юля. – Вам нельзя, вы забыли?
– Забудешь тут, – Гавросич потер плечо, где, по его словам, таится вшитая капсула.
Так ли это на самом деле – никто не знает. Гавросич уверен, что его в беспамятном состоянии коварно «зашила» вторая жена. Во всяком случае, так она ему говорила, когда стращала: «Будешь пить – помрешь под забором!»
Судьба жестоко пошутила над бедной женщиной, которая вообще не брала в рот спиртного, за исключением медицинских капель: под забором умерла именно она! Прихватило сердце по время яростной прополки на дачных грядках.
Именно тогда Гавросич бросил пить и принялся с нежностью растить любимый кактус почившей супруги – Чучундру Первую…
– Добрый вечер, уважаемый. Вы, я так понимаю, хозяин этой квартиры? – Следователь внимательно посмотрел на нашего деда.
Тот расправил плечи:
– Сорочинский Гавриил Иосифович, с кем имею дело?
– Гавросич, это следователь Ромашкин, – я забыла отчество и вопросительно глянула на гостя. – Алексей, а как дальше?
– Можно просто Алексей, – разрешил тот.
– Сле-е-е-е-е-едователь! – обрадованно проблеял Гавросич и, забыв про артрит, прыгнул к гостю резвой козочкой. – Алексей, Алешенька!
– Сынок, – пробормотала Юля, автоматически заканчивая песенную строчку.
– Найди мою крашавицу, Алешенька, уважь штарика! – Гавросич для пущей жалобности зашамкал.
– Артистичный у нас дед, – невозмутимо наблюдая за этой сценой, сказала мне Юля.
Гавросич стрельнул в нас сердитым взглядом, погрозил Юле пальцем и, быстро послюнив его, ловко прочертил влажную дорожку от глаза до бороды.
– Артистичный, да. Но репертуар у него маленький. Смотри, опять старорусского скорбного старца играет, – отметила я.
– Найди мою Шужи, Алеша! – не сбился Гавросич.
– Шужи? – Алексей-Алешенька-сынок посмотрел на меня.
– Сюзи, – перевела я со старческого пришепетывающего. – Так Гавриил Иосифович называет свой кактус Грузона.
Я понадеялась, что смышленый следователь сам сообразит: Чучундра – это неофициальное прозвище растения, данное ему отнюдь не Гавросичем.
– Их с Грузоном кактус, – кивнул Алексей. – Сюзи, она же Чу…
– Чу! Снег по лесу частому под полозом скрипит! – воодушевленно продекламировала Юля. – И когда все посмотрели на нее как на ненормальную, торжественно объявила: – Александр Сергеевич Пушкин!
Следователь ущипнул себя за переносицу.
Я ущипнула Юлю за ногу.
– Ой! – пискнула Юля.
Хрхрхрхр! – проскрежетала во глубине сибирских руд, тьфу, в недрах часов пугливая Варвара-отшельница.
– Шемь шашов! – перевел Гавросич с хрипато-кукушечьего. – А шшо у наш на ужин?
– Сырники с изюмом! – возвестила я, приподняв и опустив крышку сковородки.
По кухне поплыли запах ванили и колокольный звон.
– Прошу всех к столу!
– Погодите к столу, – отмахнувшись разом от кухонных ароматов и банды сумасшедших, следователь оглянулся на входную дверь. – Давайте-ка сначала с несанкционированным проникновением в жилище разберемся. У кого есть ключи от этой квартиры?
– У меня, – ответили мы дружным трио.
– И все? Только три комплекта?
– Четвертый я потеряла, – повинилась я.
– Ну, понятно.
Алексей пошел к двери, открыл ее, вышел на лестничную площадку, присел на корточки и заглянул в замочную скважину, подсветив себе мобильным телефоном.
– Ишь, шпешиалишш! – уважительно шепнул Гавросич.
– Гавриил Иосифович, прекратите притворяться, вы не замшелый деревенский дед, у вас целых два высших образования! – шепотом отчитала его Юля.
– И зубов целых, почитай, ровно столько же осталось, – фыркнул Гавросич, но шамкать перестал. – Ну что там, Алешенька?
– Отмычками работали, – оповестил нас следователь, вернувшись в квартиру и закрыв дверь на лестницу.
– Ну, слава богу! – обрадовалась я.
Все посмотрели на меня, как чуть раньше на чокнутую любительницу Пушкина – Юлю.
– В смысле, я очень рада, что дверь открыли не тем комплектом, который я потеряла, – объяснила я свою радость. – То есть я в этом не виновата.
– Виновных определяет суд, – задумчиво сказал следователь. – Так что, неужели совсем ничего не пропало, кроме Чу…
– Чудесный кактус наш стал единственной жертвой похитителя! – заверила его я прежде, чем Юля успела продекламировать, к примеру, лермонтовское «чу… гитары звон».
– И чем же он был так чудесен?
Видно было, что следователь искренне хочет понять, в чем ценность дедова кактуса.
Мы с Юлей синхронно пожали плечами.
– Не знаю. Гавросич, вы случайно не зарыли в горшок Чу… кгхм! – Подружка закашлялась. – Чуточку фамильных бриллиантов?
