Глава 16. И КАЖДОМУ ВОЗДАСТСЯ…
Но наши мысли вскоре занял другой день Д, отодвинув события в Нормандии на второй план.
Утром 15 июня покров секретности, до сей поры плотно закрывавший странную активность последних недель, был наконец приоткрыт. У причала базы стояло странное плавсредство, чем-то напоминающее Ноев ковчег, найденное дрейфующим в море в районе Кап-Корсе несколькими неделями ранее. Вероятно, он было потеряно во время буксировки или же сорвалось с якоря где-то на юге Франции – это не важно. Главное то, что оно было доставлено в Бастию и поставлено к причалу. Моряки сразу нарекли новый корабль «Ковчегом», более официальным его именем стало корабль его величества «Дикинсон», и он был приспособлен под базу. Но иногда он использовался и для других, более серьезных целей.
Как-то утром на «Ковчег» были вызваны все офицеры флотилии. В просторной кают-компании обнаружились все наши старшие офицеры, стоящие у большой карты, на которой был изображен значительный участок вражеского побережья (Эльба и ближайшая к острову часть береговой линии материка), и мы сразу пришли в лихорадочное возбуждение.
Вот оно! Свершилось! К собравшимся обратился капитан Эррол Тернер, представившийся старшим офицером по высадке, и вкратце рассказал нам об операции «Брассард»,
[12]
целью которой был захват Эльбы. Учитывая, что 8-я армия быстро продвигалась от Рима на север, было очень важно закрепиться на Эльбе. Это бы облегчило наступление на Флоренцию и Ливорно. Предстоящая высадка была не совсем обычной. Дело в том, что, хотя флот был наш, на берег предстояло высадиться войскам Свободной Франции – это было их первое большое дело в Европе. Их командиром был дотоле малоизвестный генерал по имени Латтр де Тассиньи, позже прославившийся и ставший одним из самых видных военачальников Франции.
Генеральный план заключался в том, что крупные силы французской пехоты должны были высадиться на берег (в основном это были колониальные войска, в том числе наводящие страх «гаумы» из Марокко) на наших пехотно-десантных плавсредствах и штурмовых десантных баржах, которые будет буксировать наш малый флот. Перед флотом вторжения пойдут крупные силы минных тральщиков, а следом двинутся танкодесантные корабли с танками и тяжелыми орудиями для создания берегового плацдарма. Для огневой поддержки также будут использоваться переоборудованные танкодесантные корабли и речные канонерки. Наша задача заключалась в прикрытии конвоя и защите якорной стоянки.
Теперь мы поняли, зачем нужны были тренировки с буксировкой в Аяччо. Требовалось проверить, сможем ли мы в случае необходимости справиться с этой задачей.
Высадка была намечена на 4.00 17 июня. За два дня до этого в Бастии стал собираться флот высадки.
Утром дня Д-1 (мы должны были выйти в море в 16.30) меня вызвал к себе Бобби Аллан. Он сказал, что, хотя считает меня вполне компетентным, чтобы выводить 658-ю в море, не может взвалить на меня ответственность командовать в такой ответственной операции – я еще слишком молод, поэтому командиром 658-й пойдет его заместитель – лейтенант-коммандер В. О. Дж. Бейт. Бобби дал мне понять, что основную работу все равно придется выполнять мне, потому что Водж совершенно не знает нашей рутины и будет целиком полагаться на меня. Водж, появившийся на борту незадолго до выхода в море, повторил то же самое, чем изрядно способствовал ликвидации неловкой ситуации.
Водж еще оставался на базе, а я прилежно трудился, выполняя свои обязанности старшего помощника, когда ровно в полдень на причале показалась группа старших офицеров, сопровождавшая стайку весьма необычно одетых армейцев в высоких шляпах-цилиндрах – раньше мы такие видели только на фотографиях генерала де Голля. Эта делегация явно направлялась к нам!
К счастью, вахтенный у трапа был в аккуратной белой форменке (наше неукоснительно соблюдаемое правило), да и я выглядел довольно опрятно (тоже правило, но иногда нарушаемое), так что мы не ударили лицом в грязь, принимая высоких гостей на борту. Капитан Дикинсон представил меня генералу Латтру де Тассиньи и поинтересовался, не будем ли мы так любезны отвезти генерала де Тассиньи проинспектировать свои войска, которые находились на борту плавсредств, ожидающих на якоре в Бастии выхода в море. Преисполнившись уверенности, что нас выбрали для этой почетной миссии потому, что 658-я является во всех отношениях первоклассным кораблем, а вовсе не потому, что только мы стояли у причала, я буквально раздулся от гордости, провожая на мостик именитых пассажиров. Команда тоже прониклась торжественностью момента. Буквально за минуту до появления гостей все работали, одетые в грязные, перепачканные маслом комбинезоны. Теперь же на палубе появлялись только аккуратные, чисто одетые и умытые люди – молодцы, парни! Когда только успели! Да и вообще, пока мы шли к якорной стоянке, люди вели себя так, словно генералы на борту 658-й, – вполне обычное явление.
Капитан Дикинсон шепнул мне, что генерал захочет обратиться к своим людям, поэтому хорошо бы, чтобы наш громкоговоритель оказался исправным. Услышав это, я похолодел. Дело в том, что наш громкоговоритель был самым капризным и непредсказуемым существом на борту, которому наш радист Смит уделял больше внимания, чем любому другому, куда более сложному прибору. Он его без устали холил и лелеял, но так и не смог добиться полного послушания. В одном случае громкоговоритель функционировал идеально, в другом – скрежетал, трещал и издавал леденящие душу завывания, делая речь говорящего бессмысленным набором крайне неприятных уху звуков.
Являясь артиллерийским офицером, я имел богатую практику обращения с этим несносным прибором. Как опытная нянька способна одним только взглядом усмирить трудного ребенка, так и я мог гарантировать примерно 95-процентный успех, выполнив только мне известный план. Но сработает ли он на этот раз? Этого я сказать не мог. Мысленно вознеся молитву Всевышнему, я прогрел капризный прибор, подул в него, услышал знакомый треск, являвшийся предвестником успеха, и быстро выключил.
Когда мы проходили мимо судов, генерал стоял на платформе прожектора (самого прожектора на ней уже не было), а войска приветствовали его восторженными воплями. В конце концов мы выбрали некую центральную позицию, я включил микрофон и с дрожью в сердце передал его генералу. Говорить в него следовало сразу же (пока он не успел заскрипеть), нежно, негромко, держа на небольшом расстоянии ото рта, причем чуть в стороне.
Мне оставалось только ужаснуться, когда генерал простоял молча несколько долгих секунд, каждая из которых приближала момент, когда подлое устройство неминуемо начнет трещать, затем поднес микрофон вплотную к губам и начал очень громко и эмоционально вещать по-французски. Я заметил, что Смит с ужасом смотрит на меня (должно быть, я сильно побледнел), но ничего ужасного не произошло. Генеральская речь без помех разносилась далеко вокруг. В конце концов генерал, должно быть, до предела напряг свои голосовые связки и выкрикнул в потрясенный таким бесцеремонным обращением микрофон несколько громких фраз – думаю, это были какие-то боевые призывы – и, облегченно вздохнув, вернул микрофон мне. Раньше, чем я успел его выключить, маленькое чудовище все-таки показало свой зловредный нрав, издав необычайно громкий треск, который прекратился, только когда мои дрожащие пальцы сумели нащупать выключатель. Я нежно погладил маленького мерзавца, вернул его на место и пригласил гостей пройти в кают-компанию – пора было возвращаться к причалу.
