– Я не буду начинать большую менингиому в четыре вечера, – заявила она, поворачиваясь ко мне. – Сегодня вечером за моими детьми некому будет присмотреть.
– Но мы не можем ее отменить, – не сдавался я. – Ее и так уже один раз переносили!
– Ну что ж, я в ней участвовать не буду.
– Тогда попросите кого-нибудь из коллег, – предложил я.
– Не думаю, что они согласятся, это ведь не неотложный случай, – заключила она медленно и решительно.
Я ненадолго утратил дар речи. Еще несколько лет назад подобную ситуацию сложно было даже представить себе. Обычно я стараюсь не затягивать с операциями допоздна, но в прошлом все относились спокойно и с пониманием, если приходилось задержаться. Раньше врачи никогда не считали, сколько часов они провели на работе: мы просто работали до тех пор, пока все, что необходимо, не было сделано. Я ощутил почти непреодолимое желание изобразить взбешенного, рассвирепевшего хирурга, мне захотелось хорошенько наорать на анестезиолога – и прежде я бы обязательно это сделал:
– Да какого черта! Вы больше никогда не будете со мной работать!
Но я понимал, что это пустые угрозы: сейчас от меня мало зависит, кто будет заниматься анестезией во время операций. Кроме того, подобное поведение больше не сходит хирургам с рук. Порой я завидую хирургам предыдущего поколения, у которых учился: чтобы избавиться от накопившегося напряжения, они всегда могли выпустить пар, разозлиться и повести себя некрасиво, не опасаясь обвинений в запугивании и публичном оскорблении. Я молча развернулся и пошел по коридору, пытаясь понять, как решить проблему. Решение появилось незамедлительно в виде Джулии, ответственной за распределение больничных коек, которая как раз меня искала.
– Мы сегодня поместили в комнату отдыха двух пациентов с плановой операцией на позвоночнике, но нам некуда положить их потом: ночью поступило слишком много неотложных пациентов. Как поступить? – спросила она измученно.
Джулия держала в руках журнал с длиннющим списком пациентов, которых нужно было принять, выписать или перевести, а также с телефонами специалистов, ответственных за распределение коек в других больницах, которые скорее всего подвергались не меньшему стрессу и вряд ли согласились бы принять тех двоих, так как коек везде не хватало.
– Если у нас нет свободных кроек, чтобы положить пациентов после операции, – ответил я, внутренне ликуя, ведь это означало, что последнюю операцию можно будет начать пораньше и закончить до пяти вечера, – то я никак не могу их оперировать, не правда ли? Придется выписать их домой. По крайней мере у обоих нет ничего серьезного.
Итак, список пациентов на сегодня был успешно сокращен. Двум больным, которых с полуночи морили голодом, чтобы подготовить к пугающей операции, в качестве утешения дадут сладкого чаю, а затем их отправят домой.
Я неохотно поплелся в комнату отдыха, где ожидали пациенты, которым на сегодня была назначена операция. В больнице постоянно не хватает коек, поэтому пациентов все чаще принимают утром прямо в день операции. Для частных больниц это стандартная практика, которая вполне оправдывает себя, так как для каждого пациента там всегда найдется свободное место. Что же касается переполненной муниципальной больницы, в которой я работал, то здесь все иначе. В комнате отдыха размером с небольшую кухню я обнаружил пятнадцать пациентов – по-прежнему в верхней одежде, мокрой от февральского дождя, капли которого быстро испарялись в тесном помещении. Каждому из них предстояло перенести серьезную операцию.
Майк стоял на коленях перед пациентом, который значился первым в нашем сегодняшнем списке (операцию миссис Сигрэйв перенесли на вторую половину дня), и рассказывал о форме информированного согласия. У Майка достаточно звучный голос, так что другие пациенты, наверное, тоже всё слышали.
– Я должен предупредить вас, что операция связана с определенными рисками, среди которых смерть, обширный инсульт, обширное кровоизлияние и серьезная инфекция. Распишитесь здесь, пожалуйста.
Он протянул пациенту ручку и форму информированного согласия, которая в последнее время стала настолько мудреной, что на первой странице недавно появилось оглавление. Мужчина быстро поставил подпись, не удосужившись даже взглянуть на документ.
Я извинился перед двумя женщинами, чьи операции на позвоночнике пришлось отменить, объяснив, что ночью поступило несколько неотложных пациентов. Обе вежливо закивали: мол, мы понимаем, – хотя я и обратил внимание, что лицо одной из них было заплаканным.
– Мы постараемся прооперировать вас как можно скорее, – пообещал я. – Хотя боюсь, что на данный момент не могу точно сказать, когда именно это произойдет.
Говорить пациентам, что их операцию в самый последний момент отменили, я ненавижу ничуть не меньше, чем сообщать людям, что у них рак и они скоро умрут. Меня возмущает, что приходится извиняться за промахи и ошибки, в которых нет ни капли моей вины, но ведь нельзя же просто взять и отправить несчастных пациентов домой без каких бы то ни было объяснений.
Я обменялся парой слов с мужчиной, страдавшим лицевыми болями, чья операция должна была идти первой по списку, а затем с миссис Сигрэйв, которая вместе с дочерью ожидала своей очереди в углу комнаты.
– Прошу прощения за то, что произошло на прошлой неделе, – сказал я. – И также хочу извиниться за то, что вы сегодня не первая в списке, но обещаю, что после обеда мы разделаемся с вашей опухолью.
Они недоверчиво посмотрели на меня.
– Что ж, хочется надеяться, – сурово отрезала ее дочь.
Я повернулся так, чтобы стать лицом ко всем пациентам, теснящимся в комнатушке.
– Прошу прощения за все вот это, – обратился я к ним, обводя крохотное помещение рукой. – Дело в том, что у нас сейчас совсем нет свободных коек.
Я с трудом подавил желание выдать обличительную тираду по поводу правительства и руководства больницы и в очередной раз поразился тому, как редко пациенты в нашей стране открыто выражают недовольство. Вместе с Майком мы направились в операционную.
– Думаешь, достаточно было извинений? – спросил я.
– Думаю, да.
* * *
Итак, первой по списку шла операция под названием нейроваскулярная декомпрессия (точно такую же операцию снимали телевизионщики в Киеве). Пациент много лет страдал от невралгии тройничного нерва, и от обычных обезболивающих толку становилось все меньше и меньше. Невралгия тройничного нерва – относительно редкое заболевание, жертвы которого сталкиваются с мучительными спазмами в одной половине лица. По их словам, боль такая, будто от сильного разряда тока или от удара раскаленным докрасна ножом. Достоверно известно, что в прошлом, до того как тригеминальную невралгию научились эффективно лечить, некоторые люди из-за невыносимой боли добровольно уходили из жизни. Когда я продемонстрировал эту операцию в начале 1990-х на Украине, некоторые пациенты признались, что они действительно были на грани того, чтобы покончить с собой, так как не могли позволить себе лекарства.
