– У него не оставалось выбора, – хриплым голосом проговорил Бовуар.
Из него словно выпустили воздух. Весь его порыв иссяк.
Он уже не хотел броситься на Франкёра и размозжить ему камнем голову. В Бовуаре не осталось энергии. Ему теперь хотелось одного: опуститься на землю. Сесть здесь, на каменистом берегу, и ждать, когда туман поглотит его.
– У нас у всех есть выбор, – сказал Франкёр. – Зачем вывешивать то видео? Мы оба знаем, какой провальной оказалась операция на фабрике. Погибли четыре молодых агента. По любым стандартам это провал…
– А спасенные жизни не в счет? – проговорил Бовуар, хотя в нем и на слова-то почти не осталось энергии. – Сотни тысяч жизней. Благодаря старшему инспектору. Гибель агентов не его вина. Он получил неверную информацию…
– Он возглавлял операцию. Он нес ответственность. И кто после такого позора оказывается героем? Благодаря тому самому видео? Его можно было смонтировать и так и сяк. Показать что угодно. Показать правду. Но почему Гамаш выглядит там так хорошо?
– Он тут ни при чем.
– И уж конечно ни при чем я. Я знаю, что случилось на самом деле. И вы тоже. – Франкёр вперился взглядом в Бовуара. – Да простит меня Господь, но я даже наградил его медалью за храбрость. Не мог поступить иначе. Такова сила общественного мнения. Меня тошнит, когда я вспоминаю о тех минутах.
– Он не хотел никакой награды, – сказал Бовуар. – Его бесила вся история с награждением.
– Если не хотел, то почему же принял? У нас всегда есть выбор, Жан Ги. Правда.
– Он заслужил медаль, – возразил Бовуар. – Он спас больше людей, чем…
– Чем убил? Да. Возможно. Но вас он не спасал. Мог бы, но убежал. И вы это знаете. Я знаю. И он знает.
– Он не мог поступить иначе.
– Да, конечно. Не было выбора.
Франкёр посмотрел на Бовуара, явно пытаясь принять какое-то решение.
– Вероятно, он по-своему любит вас. Как любит свою машину или хороший костюм. Вы его устраиваете. Вы полезны. – Франкёр помолчал. – Но не больше.
Его тихий убедительный голос продолжал нанизывать слова:
– Вы никогда не станете его другом. Навсегда останетесь удобным подчиненным. Он приглашает вас к себе домой, относится к вам как к сыну. А потом оставляет умирать. Не дайте себя обмануть, инспектор. Вы никогда не станете членом его семьи. Он из Утремона. А откуда вы? Из Восточного Монреаля? Из Балконвиля?
[56]
Он учился в Кембридже и Университете Лаваля. А вы окончили какую-то заштатную школу и играли в хоккей на улицах. Он цитирует стихи, а вы их не понимаете, верно? – В его голосе прозвучало участие. – Вы не понимаете многого из того, что он говорит. Разве я не прав?
Бовуар невольно кивнул.
– И я тоже не понимаю, – сказал Франкёр, слегка улыбнувшись. – Я знаю, что после той операции вы ушли от жены. Извините, что задаю личный вопрос, но я подумал…
Франкёр замолчал, на его лице появилось почти застенчивое выражение. Он на миг поймал взгляд Бовуара.
– Я подумал, что у вас появилась другая женщина.
Увидев реакцию Бовуара, Франкёр поднял руку:
– Я знаю, такие вопросы не должны меня касаться. – Продолжая смотреть в глаза Бовуару, он еще больше понизил голос: – Будьте осторожны. Вы хороший офицер. Я думаю, вы можете сделать отличную карьеру, если получите шанс. Если выйдете из-под опеки. Я заметил – вы набирали эсэмэску так, чтобы не видел Гамаш.
Наступила долгая пауза.
– Писали Анни Гамаш?
Воцарилась полная тишина. Смолкли птичьи трели, листья на деревьях замерли, рябь на воде застыла. Весь мир исчез, осталось только два человека и вопрос.
Наконец Франкёр вздохнул:
– Надеюсь, я ошибся.
Он направился назад к монастырю, взял металлическую колотушку и ударил в дверь.
Дверь открылась.
Но Бовуар не видел Франкёра. Он стоял спиной к монастырю Сен-Жильбер-антр-ле-Лу и смотрел туда, где могло быть замершее озеро, если бы оно не исчезло в тумане.
Мир Жана Ги Бовуара перевернулся с ног на голову. Собрались тучи, небо посерело. Боль в недоступных глубинах его существа – вот единственное, что оставалось знакомым.
Глава двадцать шестая
– Почему вы спрятали орудие убийства? – спросил Гамаш. – И почему не сообщили нам о последних словах приора?
Брат Симон опустил глаза в пол, потом поднял их:
– Думаю, вы догадываетесь.
– Догадываться я могу всегда, mon frère, – сказал старший инспектор. – Но от вас мне нужна правда.
Гамаш осмотрелся. Они вернулись в уединение кабинета настоятеля. Слабое солнце больше не освещало комнату, а секретарь настолько погрузился в себя, что даже не включил свет, не заметил такой необходимости.
– Мы можем поговорить в саду? – спросил Гамаш.
Брат Симон кивнул в ответ.
Казалось, у него иссяк запас слов – словно ему выделили определенное количество и он выговорил их все.
Но теперь ему надо было отчитаться за свои деяния.
Они вдвоем прошли через открытый книжный шкаф, заполненный томами раннехристианских мистиков вроде Юлианы Норвичской и Хильдегарды Бингенской, трудами других выдающихся умов христианства – от Эразма до Льюиса Стейплса. Заполненный молитвенниками и книгами благочестивых размышлений. Книгами о духовной жизни. О жизни праведного католика.
Они сдвинули в сторону мир слов и вышли в мир бытия.
Низкие тучи окутали холмы за стеной. На деревьях и между ними висел туман, перекрасивший в серый цвет мир, еще сегодня утром сверкавший всеми цветами радуги.
Но красота мира не уменьшилась, напротив, она приобрела известную степень мягкости, утонченности, уюта и интимности.
Старший инспектор держал в руке завернутую в полотенце колотушку, которая, как волшебная палочка, превратила живого приора в мертвеца.
Брат Симон остановился посреди сада под громадным, почти голым кленом.
– Почему вы не сообщили нам о том, что сказал приор перед смертью? – спросил Гамаш.
– Потому что последнее свое слово он произнес в форме исповеди. А исповедь – мое призвание, не ваше. Я чувствовал моральное обязательство.
– У вас удобная мораль, mon frère. Она, видимо, допускает ложь.
Эти слова заставили брата Симона замереть, и он опять погрузился в молчание.
А еще, подумал Гамаш, у него удобный обет молчания.
– Почему вы не сообщили нам, что приор перед смертью произнес «гомо»?
