Он снова помолчал, взглянул в глаза Гамашу:
– Одно я знаю наверняка.
– Что именно?
– Большинство людей не умирают мгновенно.
Гамаш ждал от доктора других слов и теперь спросил себя, понимает ли брат Шарль, что приор еще жил, когда его нашел брат Симон.
– Они умирают понемногу, – сказал доктор.
– Excusez-moi?
– В медицинских школах нет такого предмета, но в жизни я отмечал, что люди умирают по частям. Серией маленьких смертей, petites morts. Теряют зрение, теряют слух, независимость. Это физические смерти. Но есть и другие. Менее очевидные, но более роковые. Люди теряют сердце. Теряют надежду. Теряют интерес к жизни. И в конечном счете теряют себя.
– О чем вы мне сейчас говорите, брат Шарль?
– Не исключено, что приор и его убийца шли одним путем. Оба пережили ряд маленьких смертей перед нанесением последнего удара.
– Перед большой смертью, – подхватил Гамаш. – И кто здесь соответствует вашему описанию?
Доктор подался вперед над полем шоколадной черники:
– Как мы сюда попадаем, старший инспектор? В Сен-Жильбер-антр-ле-Лу? Мы не шли дорогой счастья. Нас подталкивали вперед наши маленькие смерти. Здесь нет ни одного человека, который вошел бы сюда без травм. Повреждений. Чуть ли не мертвым внутри.
– И что вы обрели здесь?
– Исцеление. Наши раны перебинтованы. Пустоты внутри нас заполнились верой. Наше одиночество исцелилось в обществе Господа. Мы ожили, исполняя простую работу, питаясь здоровой пищей. Ожили благодаря рутине и определенности. Благодаря тому, что наше одиночество закончилось. Но самое главное – радость петь для Господа. Песнопения спасли нас, старший инспектор. Хоралы. Они воскресили каждого в отдельности и всех вместе.
– А если не всех?
Они замолчали, осознавая, что чудо оказалось неполным. Оно не коснулось одного человека.
– В конечном счете эти же песнопения уничтожили ваше сообщество.
– Я понимаю, что на случившееся можно посмотреть и так, но проблема не в песнопениях. Проблема в наших «я». В борьбе за власть. Она ужасна.
– «Бедствие некое близится ныне», – сказал Гамаш.
Доктор посмотрел озадаченно, потом кивнул, вспомнив цитату:
– Т. С. Элиот. «Убийство в соборе». Oui. Именно. Бедствие.
Выходя из шоколадного цеха, Гамаш спросил себя, насколько нейтрален на самом деле Красный Крест. Не диагностировал ли добрый доктор бедствие и не излечил ли от него ударом по голове.
Жан Ги Бовуар вернулся в монастырь и принялся искать уединенное место. Любое, где он мог бы остаться один.
Наконец он его нашел. Узкие мостки, опоясавшие Благодатную церковь наверху. Бовуар поднялся по винтовой лестнице и сел на узенькой каменной скамье, вырезанной в стене. Он мог оставаться там незамеченным.
Но, усевшись, он почувствовал, что никогда не встанет. И его найдут здесь окаменевшим несколько десятилетий спустя. Он превратится в камень. В горгулью. Усевшуюся здесь и вечно глядящую на кланяющихся и опускающихся на колени людей в черно-белых одеяниях.
Бовуару вдруг захотелось облачиться в мантию. Побрить голову. Обвязаться веревкой. И видеть мир в черно-белых тонах.
Гамаш – хорошо. Франкёр – плохо.
Анни любит его. Он любит Анни.
Гамаши примут его как сына. Как зятя.
Они будут счастливы. Он и Анни будут счастливы.
Просто. Ясно.
Бовуар закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул, ощущая запах ладана, за долгие годы впитавшийся в эти камни. Они не пробуждали тяжелых воспоминаний о многих часах, просиженных на жестких скамьях, – они просто излучали хороший запах. Успокаивающий. Расслабляющий.
Глубокий вдох. Выдох полной грудью.
Бовуар сжимал в руке пузырек с таблетками, который обнаружился на столе в его келье. К пузырьку прилагалась записка.
«Принимать по необходимости». Подпись неразборчива, но похоже, сделана рукой брата Шарля. «Он ведь все-таки доктор, – подумал Бовуар. – Значит, вреда не будет».
Он стоял, растерянный, в выделенной ему келье. Знакомый пузырек прилип к впадинке в его ладони, словно сформированный под нее. Бовуару не потребовалось читать надпись, чтобы понять, что находится в пузырьке, но он все равно прочел и почувствовал тревогу и облегчение.
Оксикодон.
Бовуару захотелось тут же, в келье, принять таблетку. А затем лечь на узкую кушетку. Почувствовать, как растекается по телу тепло, как стихает боль.
Но он опасался, что может зайти Гамаш. И потому нашел место, куда шеф, боявшийся высоты, ни за что не поднимется, даже если будет знать, что Бовуар там. На открытых мостках вверху Благодатной церкви.
Бовуар взглянул на пузырек, – он так крепко сжимал его в руке, что колпачок оставил на ладони синеватый кружок. Но ведь доктор же прописал, уговаривал он себя. А его мучит боль.
– Боже мой, – прошептал он и открыл пузырек.
Несколько мгновений спустя Жан Ги Бовуар нашел в Благодатной церкви благодатное облегчение.
Зазвонили колокола Сен-Жильбера. Не тот колокол с высоким звуком, что призывал к молитве ранее, а все колокола – в сердечном, настоятельном, искреннем приглашении.
Старший инспектор Гамаш по привычке посмотрел на часы. Но он знал, к чему призывают колокола. К пятичасовой службе.
Вечерня.
Он сел на скамью в пустой пока церкви. Положил рядом с собой орудие убийства и закрыл глаза. Но ненадолго. Кто-то сел рядом с ним.
– Salut, mon vieux, – сказал Гамаш. – Где ты пропадал? Я тебя искал.
Ему не потребовалось открывать глаза – он узнавал Жана Ги не глядя.
– То тут, то там, – ответил Бовуар. – Проводил следственные действия.
– Ты не заболел? – спросил Гамаш.
Бовуар показался ему каким-то заторможенным, одежда на нем была в беспорядке.
– Да нет. Выходил прогуляться, поскользнулся на тропинке и упал. Мне время от времени требуется глотнуть свежего воздуха.
– Я тебя понимаю. С братом Раймоном в подвале что-нибудь удалось?
Бовуар на несколько секунд словно потерялся. Брат Раймон? Потом он вспомнил. Неужели он говорил с братом Раймоном? Как давно это было.
– Я не нашел никаких трещин в фундаменте. И никаких водопроводных труб.
– Больше не ищи. Вот орудие убийства.
Гамаш протянул полотенце своему заместителю. Колокола над ними смолкли.
Бовуар осторожно раскрутил сверток. Увидел металлическую колотушку. Посмотрел на нее, не прикасаясь, и перевел взгляд на Гамаша:
– Откуда вы знаете, что его убили этим?
