Когда последний монах покинул алтарь, полицейские присоединились к ним – Гамаш и Бовуар на шаг позади от Франкёра.
Отец Филипп вышел из Благодатной церкви и свернул в длинный коридор с дверью в самом конце. Он знал, что воображение играет с ним, но ему казалось, что дерево с каждым ударом подается.
«Помилуй нас, Господи», – молился он, подходя к двери. Последняя молитва, которую он читал в алтаре, и единственная, которая оставалась с ним, цеплялась за него, когда исчезли все остальные. «Помилуй нас, Господи. Боже, помилуй нас».
Настоятель остановился у двери. Может, посмотреть сначала через щель, кто там стучит? Но имеет ли это смысл? Настоятель знал, что стук не прекратится, пока тяжелая дверь не откроется.
Он понял, что у него нет ключа.
Где брат привратник? Неужели ему придется возвращаться за ключом в церковь?
Он повернулся и с удивлением увидел, что другие монахи стоят полукругом у него за спиной. Словно хор, собирающийся исполнить рождественскую песню. Пришли все верные, но не радостные и торжествующие. Скорее мрачные и расстроенные
[59]
.
Но так или иначе, они пошли с ним. Не оставили настоятеля в одиночестве. Господь смилостивился.
Рядом с ним оказался брат Люк, ключ чуть подрагивал в его руке.
– Дай его мне, сын мой.
– Но это моя работа, отец.
Бум!
Бум!
Бум по двери!
Отец Филипп протянул руку.
– Я возлагаю твою работу на себя, – сказал он и улыбнулся встревоженному молодому монаху.
Дрожащими руками брат Люк отстегнул тяжелый металлический ключ и протянул его настоятелю. После чего отступил.
Отец Филипп нетвердой рукой отодвинул щеколду. Попытался вставить ключ в замок.
Бум!
Бум!
Он поднял другую руку, направляя, выравнивая ключ.
Бум!
Ключ вошел в замок, и настоятель повернул его.
Стук прекратился. Тот, кто стучал, услышал сквозь грохот слабый металлический щелчок замка.
Дверь открылась.
Солнце уже почти село, и на землю опустились сумерки. Туман сгустился еще больше. Сквозь приоткрытую дверь из монастыря наружу проливался свет, но внутрь никакого света не попадало.
– Oui? – сказал настоятель, жалея, что его голос звучит не так твердо и уверенно, как ему хотелось бы.
– Отец Филипп?
Голос вежливый, уважительный. Бесплотный.
– Oui, – ответил настоятель все еще чужим голосом.
– Позвольте войти? Я проделал немалый путь.
– Кто вы? – спросил настоятель.
Вопрос казался разумным.
– Какое это имеет значение? Неужели вы не впустите человека в такой вечер?
Ответ тоже казался разумным.
Но разум не был сильной стороной гильбертинцев. Страсть, прилежание, преданность. Музыка. Но вероятно, не разум.
И все же настоятель вынужденно согласился: голос прав. Теперь он не мог закрыть перед ним дверь. Слишком поздно. Когда дверь открылась, то, что находилось снаружи, не могло не войти.
Настоятель отступил в сторону. Услышал, как за его спиной подались назад братья. Краем глаза увидел, что два человека остались на своих местах.
Старший инспектор Гамаш и его инспектор Бовуар.
Из-за двери появилась нога. В хорошей обуви из черной кожи, заляпанной грязью и с прилипшим к ней обрывком яркого опавшего листа.
Человек был строен, среднего роста, чуть ниже настоятеля. Глаза светло-карие, волосы каштановые, кожа бледная, разве что чуть порозовевшая от холода.
– Merci, mon père. – Человек втащил за собой большую сумку, а потом повернулся к настоятелю. Улыбнулся искренне, в полный рот. Не от радости, а от удивления. – Наконец-то я вас нашел, – сказал он.
Ни красотой, ни уродливостью он не выделялся. И казался бы непримечательным, если бы не одно: его одежда.
Монашеская мантия. Но если гильбертинцы носили белый стихарь на черном, то у него черная мантия надевалась поверх белого.
– Пес Господень, – прошептал один из монахов.
Гамаш повернулся, чтобы увидеть, кто это сказал, и заметил, что у всех монахов рты чуть приоткрыты.
– Мы больше не пользуемся этим термином, – сказал новоприбывший, оглядывая собравшихся перед ним. Улыбка его стала еще шире. – Чтобы не отпугивать людей.
Голос его звучал приятно.
Гильбертинцы неулыбчиво смотрели на него.
Наконец незнакомец повернулся к отцу Филиппу и протянул ему руку, и настоятель пожал ее. Молодой человек поклонился, потом выпрямился:
– Меня зовут брат Себастьян. Я приехал из Рима.
– Сегодня? – спросил настоятель и тут же пожалел, что задал такой глупый вопрос. Но он не слышал ни звука самолета, ни моторной лодки.
– Я прилетел из Рима утром, а потом добирался сюда.
– Но как? – спросил настоятель.
– На байдарке.
Отец Филипп так удивился, что у него слегка отвисла челюсть.
Брат Себастьян рассмеялся. Приятным, как и все в нем, смехом.
– Я знаю. Не самая моя блестящая идея. Маленький самолет доставил меня на ближайшую посадочную полосу, но туман настолько сгустился, что никто не рискнул довезти меня до вас, так что я решил доставить себя сам. – Он посмотрел на Гамаша, растерянно помолчал и снова перевел взгляд на настоятеля. – Вы оказались гораздо дальше, чем я думал.
– И вы гребли весь путь? От самой деревни?
– Да.
– Несколько миль. Откуда вы вообще знали, куда плыть?
Настоятель призывал себя к спокойствию, но не мог остановить поток вопросов.
– Мне подсказал лодочник. После трех бухт я должен был свернуть в четвертую. – Судя по его виду, такие инструкции доставили ему удовольствие. – Но туман сильно сгустился, и я уже боялся, что совершил роковую ошибку. Но тут я услышал колокола и поплыл на звук. А сворачивая в бухту, увидел ваши огни. Вы себе не представляете, как я рад, что нашел вас.
«У него и в самом деле довольный вид, – подумал Гамаш. – Да что там довольный – счастливый». Гость продолжал разглядывать монахов так, будто сам к ним не принадлежал. Словно никогда прежде не видел монаха.
– Вы прилетели из-за приора? – спросил отец Филипп.
И тут Гамаша посетило прозрение. Он шагнул вперед, но слишком поздно.
