– Про те времена Пергалезыч не очень-то любит гуторить, – Канищефф взял с полки мишку-пирата, с крюком вместо левой верхней лапы и деревяшкой на месте правой нижней, покрутил игрушку в руках, хмыкнул и поставил на место. – Гуторит, мол, шо прошло, то быльем поросло, и неча об этом вспоминать. Единственное, шо он часто с обидой повторяет, – мол, наврали все люди.
– Какие люди?
– Ну, те, шо книжку про Христа написали. Слухали, мол, они звон, хай так и не въехали, откуда он.
– А как же все было на самом деле?
– Ну, об этом ты сам у Пергалезыча при случае спроси. Мэй би, и расскажет шо.
– Неужели так-таки ничего и не рассказывал? – Фредриксон недоверчиво прищурился. – Ни одной истории?
Канищефф в сомнении прикусил верхнюю губу. Похоже было, ему есть что рассказать, и Фредриксона удивить хочется, но почему-то сомневался чистильщик, стоит ли выпускать на свободу историю, вертевшуюся на кончике языка.
– Ладно, Фредди, – резко выдохнул Жан-Мари. – Тебе расскажу, ты бади шо надо. Як-то раз Пергалезыч гуторил мне про то, шо там у них на самом деле вышло.
– Где? – не понял Фредриксон.
– Знамо где – на Голгофе.
– Ну?
– Ну, не прям на Голгофе, а на кыре к ней. Ну, я-то поначалу ничего не понял. Пришлось Пергалезычу мне всю эту историю сызнова пересказывать, як в книжках ее прописали. Но ты-то, Фредди, мэнш солидный, не мне чета, должен и сам всю ту историю про Агасфера ведать. Ведь так, Фредди? Ведаешь?
– Знаю, – подтвердил Фредриксон. – Агасфер был проклят за то, что не позволил Христу, несшему свой крест на Голгофу, присесть отдохнуть на пороге своего дома.
– А вот и не так все было! – азартно хлопнул ладонью о ладонь Канищефф. – Все думают, шо так, а на самом деле – по-другому! Только имей в виду, Фредди! Пергалезыч, опосля того, як гуторил мне, шо там на самом деле произошло, шибко переживать начал и просил меня не то шобы никому об этом не гуторить, но и самому забыть.
– Я все понял, – быстро кивнул Фредриксон, которому не терпелось услышать историю, что собирался рассказать Жан-Мари. – Поверь, я умею хранить секреты.
– Так вот якой был бизнес, – Жан-Мари приосанился, как истинный сказитель, и даже перекошенное лицо его как будто стало не таким уж уродливым. – Не отказывал Агасфер Христу в отдыхе, а потому и проклят не был. На вечную же виту Пергалезыч оказался обречен, потому шо, когда Христос с крестом на плече проходил мимо его порога, Агасфер подумал о том, сколько печали должно быть в душе у мэнша, идущего на смерть. В тот момент Христос голову поднял, и взгляды их встретились. Пергалезыч сказывает, шо поначалу и сам не понял, шо ж произошло. Гуторит, шо в тот момент его всего дрожь охватила, да такая, будто во всем теле ни капельки тепла не осталось. И только много позже, когда Иисус Назаретянин был уже распят, Пергалезыч понял, шо теперь вся тоска и печаль, шо лежали на душе Христа, ему остались. И должен он нести сию печаль до тех пор, пока не изживет ее всю, – Жан-Мари усмехнулся, на этот раз совсем невесело. – Много, видать, печали было на душе у Назаретянина, ежели Пергалезыч по сей день изжить ее не может. Индид, сказывал Пергалезыч, шо после того случая многие люди стали делиться с ним своими печалями, точно клеймо на нем якое невидимое появилось. Но печали других людей, по сравнению с Христовой, все равно шо капля в море – растворилась, и нету ее. А Исаак Пергалезович Агасфер так и ходит по белу свету, неся с собой чужую печаль.
Фредриксон был поражен. Он дал бы голову на отсечение, что сам Канищефф не мог сочинить такую историю. Нельзя сказать, что Фредриксон был дурного мнения о Жане-Мари, просто не того склада был этот человек, чтобы на досуге сочинять новые апокрифы. Тогда где же он услышал историю об Агасфере и чужих печалях? Неужели и в самом деле чистильщику рассказал ее странный подметальщик крыш?
– А о воскрешении Агасфер рассказывал? – спросил ИскИн, надеясь услышать еще что-нибудь столь же необычное.
– Найн, – качнул головой Жан-Мари. – О воскрешении никому не гуторил. Хай и кому оно нужно, воскрешение это, ежели и без того ясно, шо вечно жить можно, но только непременно в печали.
Тема разговора была как будто исчерпана, но Фредриксона мучило чувство некой незавершенности – все равно, как художника, стоящего перед завершенной картиной и мучительно выискивающего место для еще одного, самого последнего мазка. Нужно было что-то сказать под конец, подвести черту… Или все же попытаться выяснить, кто такой Агасфер? Забраться в базу данных Управления контроля Гранде Рио ду Сол проще простого. При существующей на Веритасе системе контроля за населением выяснить всю подноготную Исаака Пергалезовича не составит труда. Но, с другой стороны, нужен ли Агасферу индивидуальный код?
Размышления Фредриксона насчет того, можно ли вписать мифического старца в объемную картину современной жизни, были прерваны возвращением Обвалова, беззаботного и счастливого, точно первый человек, еще не вкусивший галлюциногенных плодов от древа познания. В руках у Вениамина был огромнейший, устрашающего вида поднос, уставленный изысканными яствами. Центральной фигурой натюрморта являлась запеченная в гриле индейка, покрытая нежно-коричневой корочкой, с бесстыдно торчащими кверху ногами. Ловкости, с которой обращался Вениамин с тяжеленным подносом, мог позавидовать трехкратный победитель ежегодного конкурса на звание лучшего официанта. Вот только официанты обычно не используют портативный гравикомпенсатор, что пристроил снизу к подносу Вениамин.
– Эй! Ну-ка, скоренько, скоренько! – удерживая поднос на кончиках пальцев правой руки, Вениамин пару раз коротко взмахнул кистью левой. – Освобождайте стол!
Фредриксон с Канищеффым дружно принялись за дело. Плюшевые мишки полетели на полку, автомат – на кресло, а использованная посуда – в большую пластиковую корзину, бог знает для чего находившуюся в командном отсеке.
– Вот так! – Обвалов торжественно водрузил поднос в центр стола и, сделав полшага назад, с гордостью посмотрел на дело рук своих. – Сегодня у нас царский ужин.
Вениамин неспешно опустился в кресло, положил руки на край стола и замер в благоговейном предвкушении ожидавшего его пира. С делами было покончено, и агент СГБ Обвалов мог позволить себе маленький праздник. Он приготовил все свои любимые блюда, начиная от лапши с креветками и заканчивая фаршированной грибами индейкой. И что, пожалуй, также немаловажно, рядом был человек, который мог разделить с ним восторг от медленного, неспешного поедания всех этих восхитительных произведений кулинарного искусства. Речь, конечно же, шла о Канищеффе. Фредриксон умел имитировать процесс поглощения пищи и мог составить компанию за столом, но, к сожалению, вкус ИскИна трудно было назвать утонченным. По мнению Фредриксона, не было ничего вкуснее дешевой пиццы, гамбургеров и картофельных чипсов с кетчупом. Кроме того, в отличие от Фредриксона, Жан-Мари Канищефф не ведал, что приготовил все это великолепие Вениамин не своими руками, а воспользовавшись услугами последней модели универкуха на нейропроцессорах «Ватель-202», которого, в принципе, на спецкорабле СГБ быть не должно. Вениамин, как сам он интеллигентно выражался, придержал «Ватель-202» из партии конфискованной контрабанды, что была задержана не без их с Фредриксоном участия.
