Там не удивились и сказали, что это был приказ «самог`о». Аналитики хотели было сказать «пусть сам и…», но умолкли, тяжело вздохнули и спросили: «Можно делать НАШ новый план, или принять во внимание пожелания…» — Один из более молодых генералов взорвался и заорал в трубку: «К чертовой матери…», — но испуганно притих и голос его съежился до шепота: «Делайте; и не принимайте. Обещаю — будет виновато молчать, старый пер…».
— Тогда пришлите к нам до конца разработки…
— Понятно, — сказал, даже не дослушав курчавого, генерал.
— И к 8 часам нашу любимую с хорошим ужином. К утру будет готово, — сказал лысый.
Генерал расслабился, улыбнулся и догадался закончить:
— Спасибо, ребята.
Через полчаса пришел худенький, очень коротко стриженный паренек лет двадцати пяти в джинсах и черной футболке навыпуск и молча устроился перед компьютером.
— Ничего не меняется: не стучит в дверь, не здоровается, — сказал лысый.
— А зачем? — состроил гримасу паренек. И добавил: — У меня сегодня свидание… было бы… пришлось отменить… Давайте работать.
— Надо же, Майк заговорил! — удивился курчавый.
— Спасибо, что пришел. Тебе как обычно? — спросил лысый.
— И томатный сок, — сказал Майк.
Майк был компьютерщик от Бога, а теоретики были с техникой, причем любой, не в ладах. У них постоянно что-то ломалось, отключалось и даже взрывалось. А Майк ничего не понимал в работе аналитиков и просто дремал в кресле в ожидании очередной неполадки.
Через пару часов курчавый и брито-лысый поняли, что без «верховной» правки план операции легко и быстро возвращается на круги своя. В 10 вечера всё было готово. Усталые мужчины потянулись, переглянулись, сыграли несколько партий в блиц, чтобы успокоиться и отдохнуть, и отправились по домам.
13
В ближайшие несколько дней должны были сниматься сцены в помещении и не в России, а в Бостоне, где уже много лет жил и работал Петр Никодимыч и где его звали Питер, или в Израиле, где у него были друзья, которые звали его Пинхас. В обоих случаях Педрунчик опирался на собственный опыт, полагая, что инородность испанца и русского в Америке и Израиле имеет много общего. Проблематично, но не лишено оснований. Надо же хоть на что-то опираться. И всё-таки сравнивать Испанию с СССР — а Петр Никодимыч был родом именно из СССР, а не из России, — более чем проблематично. Другая страна, неродной язык, другой стиль жизни, другое отношение к работе, деньгам — ДА. НО! Петр Никодимыч много лет даже не надеялся еще раз увидеть город, где родился и вырос, а актер был человек мира и только перегруженность работой не позволяла почаще приезжать в Мадрид, где жила его мать. Советское унизительное, ура-патриотическое, идолопоклонническое воспитание, штампующее гражданина-раба — именно в этом отличие бывшего русского и испанца — не бывшего, а испанца, работающего в Голливуде и потому живущего большей частью в Америке.
Дани 40 лет, Петру Никодимычу — 60. Дани уехал из России, когда Советского Союза уже не было, Петр Никодимыч — из СССР, когда Союз стоял еще крепко, думали — «на века». Дани десятки раз приезжал «по работе» во многие города России, не только в Санкт-Петербург, откуда был родом. Петр Никодимыч не видел родные пенаты почти 40 лет. Но главное — сложившаяся ситуация не оставляет ни актеру, ни шпиону никакого выбора, а для «дела» — полезно, причем им обоим. И новый план курчавого и лысого активно использовал такую странную, неожиданную реальность.
Режиссер поначалу был очень недоволен, но, громко высказав своё неодобрение, уважил просьбу актера и разрешил Дани разочек посидеть тихо и смирно на съемке. Накануне Педрунчик читал Дани сценарий, Дани очень нерешительно высказывал свои соображения, справедливо полагая себя полным профаном, а актеру именно это и было нужно — естественная реакция человека с «той» стороны. На следующий день во время утренней репетиции Дани сидел тихо в сторонке и записывал свои соображения и возражения. После первого дубля актер с молчаливого согласия режиссера подошел к «консультанту» и Дани очень смущенно, чуть не шепотом высказал свое мнение. Полагая, что Дани что-то советует и намереваясь через минуту выгнать его со съемочной площадки, режиссер подошел поближе, усмехнулся, нахмурился и потребовал:
— Вслух и громко! — Он кричал не нарочно. Он всегда кричал на съемочной площадке.
Но «шпион» этого не знал. Он терпеть не мог, когда на него кричали и всегда отвечал собранно, негромко и корректно, не теряя самообладания.
— Мой родной язык — русский. Я хорошо знаю — читаю, пишу, говорю — ещё 6 языков. И все равно даже не специалист, а просто внимательный слушатель или зритель обязательно должен заподозрить, что английский, на котором я сейчас говорю, не мой родной язык. А…
— Короче: предложение.
— В русском языке гораздо меньше музыки: подъемов и спусков, акцентов — чем в английском и испанском. Другая жестикуляция и мимика. И ещё одно соображение: 40 лет назад мат в России не приветствовался и не был нормальным широко распространенным явлением, как сейчас.
— Не верю, — отрезал режиссер.
— Он прав, — неожиданно вмешался старый актер, играющий одну из ролей второго плана. — Я припоминаю Толстого, Чехова, Булгакова, Шолохова, Пастернака. Насчет музыки и жестикуляции — не знаю, а насчет мата — нет у русских писателей никаких факов.
— Ха! — сказал режиссер. — Все свободны до завтра. — И повернулся к продюсеру и сценаристу в одном лице: — Что будем делать?
А Педрунчик, Петр Никодимыч, с удивлением смотрел на профессионального шпиона Дани и не знал, что подумать и как теперь с ним разговаривать.
* * *
Куда меня несёт? Был не очень интересный персонаж, рядовой участник спектакля, фильма, романа. И вдруг он выходит на передний план и становится (точнее — может стать, если я пожелаю или дарители сновидений захотят) чуть ли не ключевой фигурой. Попробую вывернуться, не нарушая первоначальный замысел.
* * *
Режиссер был удивлен, а удивить его было трудно. Суть была не в том, что говорил или о чем молчал Дани. Суть была в том, что появился другой Петр Никодимыч: простой, логичный, улыбчивый американец русского происхождения. Режиссер и раньше знал, что дон Педро талантливый, высокопрофессиональный, очень дорогой актер. Но с появлением Дани актер исчез и появился новый Петр Никодимыч, который приходил на съемочную площадку и не проигрывал, а проживал несколько мгновения из жизни русского эмигранта. Особенно хороши были сцены удивления, воспоминания, непонимания. Дани одним своим молчаливым присутствием раскрепостил Педрунчика и снял наваждение. Если актер терял контакт с Дани во время съемки, наваждение возвращалось и режиссер резко останавливал:
— Что случилось, дорогой мой русский эмигрант испанского происхождения? Отдохните. Перерыв 15 минут.
Американский актер — испанского происхождения — находил глазами рядового сотрудника одной из лучших разведок мира — русского происхождения — и улыбался. Наваждение уходило, работа продолжалась. И никто, ни режиссер, ни продюсер, ни оператор, и особенно звукооператор, никто ничего не понимал. Откуда у никому не известного Дани такое влияние на знаменитого актера? А Дани и сам ничего не понимал.
