Она кивнула, а он посмотрел ей вслед и как она за стойкой пошла, отмеряя разноцветную влагу, и встряхивала в миксере лёд. Она вполне сошла бы за вышибалу, и ей не составило бы особого труда выставить двоих.
Рядом на столе стояли бокалы с остатками пунша и пачка сигарет. Девушки, сидящие за столом, дымили как паровозы. Пепельница была полна окурков, и при взгляде на них создавалось впечатление: «Дорвались».
Одна была с распущенными по плечам волосами и, когда улыбалась, были видны широко расставленные зубы, но они не портили её по-детски свежего лица и делали его лукавым и чуточку смешным. Её подруга, черненькая и слегка вульгарная с виду, с ярко-накрашенными губами, бросалась в глаза издалека, и на неё поглядывали со всех сторон. Одета она была в яркий пушистый свитер с чередующимися цветными полосами, и от этого была ещё более заметной и яркой, как оса.
– Вы откуда такие? – спросил Кирилл.
– Из дальних мест.
– Из Иванова?
– Из Токио. Училась там.
– В одном Токио сорок девять университетов. Сказать, например, «я – студентка токийского университета» – то же самое, что «живу в коммунальной квартире».
– И вы из Токио? – спросила девушка с длинными волосами и посмотрела на него немигающими глазами. Так строго смотрят учительницы на провинившихся учеников.
– Я проездом, – ответил Кирилл. – Катаюсь по меридиану. Утомительное занятие. На севере холодно…
– Знаем, на юге – жарко. И…
– А точнее, с защиты…
– Что вы там делали?
– Хохотал, как шакал. На нервной почве. На защитах становишься неврастеником. А вы по какому поводу?
– Перевелась, наконец, с заочного на очный, – кивнула брюнетка.
– Куда? В мясомолочный?
– В МГУ.
– А вы?
– Я из Института…
– Культуры?
– Вовсе нет…
– А то, я чувствую, культурно беседуем.
И тут появилась вся компания: Сева, Семёнов, Мокашов. И начались ахи-охи:
– Леночка, надо же! И откуда?
– Встретились.
– И нам по пуншику…
Потянулись? Видно, в зале закончилось питье.
– Знаешь, в зале цирк. Протопопов кричит: нужно решиться теперь…
– Ба… Не верю своим глазам! Земля тесна… Леночка. Какими судьбами?
– Моя первая любовь, – пояснила Лена, кивая на Мокашова. – Полюбила когда-то безответно и страстно, но слава богу, прошло.
– Привет, Леночка, – сказал Семёнов, – запугала всех. До сих пор иные трясутся.
– Есть тут всякие. Вот опоздала чуток, подругу встретила.
– А приглашали?
– В институт бумага пришла. Но у нас с этим – самодеятельность.
– А вы не из сообщества аспирантов «За чистую науку» с чёрными метками?
– Нет, мы действительно «за чистую науку», но не нападаем врасплох.
– Ты, по слухам, замужем за космонавтом?
– Болтают всякое.
– Ради бога, прошу тебя, не заходите в зал, – попросил Мокашов, – а то шефа хватит удар.
– Да, мы уходим уже.
В баре гасили свет. Могучая барменша торопила посетителей:
– Мало вам? Ступайте в пивбар. Он до двенадцати.
11
По всем параметрам вечер подошёл к концу, и сидевший за фанерной перегородкой дежурный гардеробщик услышал странный и достаточно криминальный разговор. Гардеробщику доводится порой слышать странные разговоры. Недосуг ему их разбирать. Разговорам он не придавал значения. Мало ли, о чём говорят в ресторане в состоянии подпития. Не считал он, да и не мог этого знать, сколько преступлений и измен начиналось невинным разговором в подобных стенах. Гардеробщику такие разговоры казались в порядке вещей.
Женщина сказала: «Дело сделано. Осталось реализовать присутствие отсутствия».
В гардеробе часто тусовались пары, и нередко за вечер сюда подходили те же с разными партнёрами, покурить. Впрочем, этот разговор вряд ли мог кого-то заинтересовать, даже если бы его записали, хотя тем, кто нынче здесь пил и ел, он мог бы объяснить многое.
– Дим Димыч очень возбуждён.
– Всё в порядке, ситуация под контролем. Я еду к подруге. Не в силах больше терпеть этот балаган. С Левковичем я договорилась, он проводит. Вернётся Дим Димыч домой, а ни меня, ни вещичек. Выдержит ли?
– Всё дело в амплитуде.
В конце вечера приключилась заварушка. Терпение Генриетты, видимо, лопнуло, и она выдала шефу и про Любу, и про иные случаи, и в сердцах пригрозила отправиться ночевать к подруге. Такое, правда, и раньше случалось, а в последнее время всё чаще, и было в порядке вещей, и на него не обратили внимания.
Толпились в гардеробной, уходя разом. Юркий гардеробщик ловко подавал уходящим пальто, приговаривая: «У нас, как у Биньона».
Глава 13
С такси получилась обычная история. Поймали первое и отпустили: Левкович с шефом захотели пройтись. А прочие машины проезжали мимо, не тормозя. Завидев зелёный огонёк, отчаянно махали, но такси проносились мимо.
– Э-э-э! – закричал Мокашов и замахал руками.
– В парк, – притормаживая, заявил таксист.
Но китов это не трогало: Левкович с шефом беседовали.
– А с Теплицким как?
– С Теплицким с виду – хорошо, а разобраться: примитивность и недоразвитость. Принёс характеристику. У нас ведь как? Мало заслуг – и требуется характеристика, пропуском. А он этого не поймёт. Ну, было дело, утвердили его доцентом. Случилось, сочли и написали лестное, выше всех похвал. А он теперь повсюду её суёт, а это, «извини-подвинься», – иное дело, и речь теперь об ином. Нужно кретином быть, чтобы не понять, что не заслужил. Скромнее быть надо.
– А ко мне подходит с идеей докторской. Говорю ему: «У вас получится вечный двигатель». А он: «У меня, конечно, будут трудности». Говорю ему: «Послушайте, вы абсурд предлагаете, а вот Мокашов…»
– Мокашов не доводит дела до конца, – перебил Протопопов Левковича. – Не хватает ему терпения. То кажется неважным, то не заслуживающим внимания, и так во всём. Дай ему волю – ничего не доведёт до конца. Но он выдумщик. За битого Мокашова я и десяток небитых не возьму.
И они продолжали каждый о своём. Левковича тянуло на воспоминания.
– Я тогда в «проблемах» работал, – рассказывал Левкович. – Приносят мне диссертацию: почитайте, мол. «Ну, разве так делается? Присылают пусть». Объясняют, мол, написал аспирант-заочник. Приходит сам. В гимнастёрке после демобилизации, стеснительный, курчавый, как баран. Стесняется, двух слов не может связать. «Профессор, – говорит, – сегодня у моей жены день рождения. Хочу вас пригласить». «Зачем?» Он заикается, видно, от неловкости, мол, хочется и всё. Тогда я ему сказал, как Александр Невский в одноимённом фильме: «Идите и скажите…», и диссертацию читать не стал. А как-то приехал к Айзерману на учёный совет и, что бы вы думали, выступает этот курчавый тип, застенчивый. Выступает блестяще, так, что ему академики похлопали, а это редкость у нас. Гляжу: в первом ряду удивительная красавица, его жена. Слов нет выразить, как хороша! Сижу, слушаю, и не поверите, взгляну грешным делом на неё и подумаю: «Какая женщина! Повезло дураку и ещё кому-то, к кому протолкался он».
