Мокашов сидел в конце вагона и через стекла, смещающиеся при езде, смотрел в соседний вагон, полный золотистого света и казавшийся необычным сказочным мирком. Женщина с миловидным лицом говорила что-то сидящему рядом парню, и парень счастливо улыбался и смотрел на стоящих вокруг: не видели ли? На остановке они встали, и она пошла вперёд гордо выпяченной грудью.
И в ней он отыскал что-то от Инги. Последние дни это для него стало наваждением: Инга мерещилась во всем. Не было сил с этим бороться. И теперь Мокашов посмотрел вглубь вагона и сразу закрыл глаза: не может быть? Женщина, в центре соседнего вагона, чрезвычайно напоминала Ингу. Вставали и выходили люди, заслоняя, мешая разобраться: не мираж ли это? "И откуда быть ей тут, за тысячи километров от маленького славного Краснограда? Конечно же, это не она. Но, что ни говори, похожа".
Он пристально смотрел в вихляющийся следующий вагон, с любопытством и замиранием в груди. И когда она встала, бешено заколотилось сердце. Он понял – Инга.
Она стояла перед дверью вагона, взглядывала в черное зеркало стекла. Наклонила голову, поправила волосы. На ней была серая кофточка и черная юбка, в руках большая плоская сумка с длинными ручками. Её милое, чуточку детское лицо казалось кругловатым, наверное, от прически. Она стояла там холодная и недоступная, очень прямая, нежная и красивая, и он задохнулся, глядя на неё.
Вагоны тормозили, выкатываясь из тоннеля, и многие встали: станция конечная. Она сразу пошла вперед, и их уже разделяли суетящиеся люди, когда он, толкаясь и не обращая на толчки внимания, догнал её и встал прямо за ней на эскалаторе. Он чувствовал слабый запах её духов, волнуясь и понимая, что что-то сейчас теряется, и, может, она пропадёт, а он так и не заговорит. И что ответит она? Как посмотрит на него? И кто он ей, собственно, такой?
– Здравствуйте, Инга, – удивляясь своему неверному голосу, выдавил он. Она обернулась и была близко-близко, и он очень много говорил, не помня о чём, хотя она ехали всего один пролёт. А она смеялась и повторяла:
– Прямо-таки не верится.
Эскалатор выплюнул их в изогнутый переход, сверкающий бликами на стенах.
– Стойте справа, проходите слева. Не облокачивайтесь… – гремело у них за спиной. – Не бегите по эскалатору, вы можете столкнуть других.
На переходах поливали полы. Они шли по расплывающимся пятнам и говорили, улыбаясь. Их толкали, не извиняясь, загораживали дорогу, но они не замечали и двигались вместе с потоком. Она взяла его под руку, и когда толпа качнулась, он почувствовал вдруг прикосновение ее нежного упругого тела и потом никогда уже не мог забыть этот момент. Они ходили по переходам, опускались и поднимались без цели, останавливались и сидели на скамьях. А кругом шумела, торопилась, суетилась и опаздывала неугомонная толпа. Они входили в вагон метро, и двери захлопывались, взвывал мотор, шипел трущийся о вагоны воздух. Мокашов смотрел на читающих в любом положения москвичей и улыбался. Инга тоже улыбалась, и он допытывался: "Чему?"
– Отвыкла от Москвы. От суеты и спешки. От всего.
Кто-то рядом объяснял: как проехать и путался.
– Отчего в Москве так много путаников?
– Это армянское радио спрашивает: "Отчего армянские анекдоты такие глупые"? Отвечаем: "Потому, что их придумывают русские". Объясняют в основном тоже приезжие. Мне не хочется вас отпускать. Вы куда?
– К сестре. А вы где устроились?
– Да я, собственно, и не устроился. Не бросайте меня, и мне повезёт.
Они вышли из метро, перешли улицу и пока шли извилистым путем к гостинице, он вспоминал какие-то анекдоты и спрашивал:
– Не знаете?
А она смеялась и говорила:
– Ещё.
В вестибюле гостиницы было душно и пахло чем-то химическим, наварное, мастикой, которой натирали полы. У окошечка Мокашов вздохнул и спросил неверным голосом: «Повезло ли ему?» «Да, у вас шикарный двухместный номер. Не бросать же земляка в беде. Заполняйте анкету. А вы, я вижу, времени не теряете», – показала глазами администраторша на Ингу, сидевшую в кресле у окна, и он не смог удержать улыбки.
Потом они ходили, смотрели комнату, посидели немного, но разговор в комнате не клеился. Они спустились по лестнице, устланной ковровой дорожкой, а он пошел её проводить.
Они прошли метро, вернулись и снова прошли, а затем вместе с пестрым потоком гуляющих попали на ВДНХ и долго, пока не зажглись фонари, ходили по разным аллеям, взявшись за руки. Золотые истуканы фонтана "Дружба народов" им не понравились. Нравились светящиеся отраженным светом фонари и таинственные восточные павильоны.
Они попали в бильярдную, смотрели, как стукаются друг о друга костяные шары. Здесь было пусто: играли только за одним столом, и он предложил ей сыграть. Она засмеялась. Бильярд она считала сугубо мужским занятием. Таким, как охота и рыбная ловля. Но почему не сыграть, и она со смехом согласилась. За соседним столом погасили свет, и они остались одни, если не считать старичка, впавшего в летаргию в служебном кресле у входа. С потолка прямо к столу спускался на цепях большой висячий светильник. Он бросал на зеленое сукно конус яркого света. На стены и пол по углам прямой свет не попадал, и по ним, кривляясь, прыгали причудливые тени. Они оба не умели играть, смеялись и били, и, наверное, вызвали бы презрительное неудовольствие у ценителей старой игры. Но зрителей не было, и они резвилась, как дети. Инга выиграла, и он закричал, что это надо отметить.
В павильон рыбоводства они попали случайно перед закрытием. Смотрели муляжи омаров и модели кораблей. Затем был коротенький фильм, как кета идет против течения перед метанием икры. И это стремление вверх по мелководью, во что бы то ни стало, настойчивость и массовая гибель ошеломили даже видавших виды рыбаков, ходивших по залам в неудобных новых костюмах, и на рассказы экскурсовода говоривших неизменно: "Это что? Вот у нас на Каспии".
Затем они слушали в магнитофонной записи "разговоры" рыб.
– Морской кот хрустит и бубнит, – пояснял диктор, и они слышали: Хрю-хрю-хрю.
– Барабуля цокает.
А микрофоны усиливали глухой монотонный стук молотком.
Это развеселило вceх, особенно барабуля, и, выходя из павильона, все имели вид, точно после комнаты смеха.
– Товарищ, где тут горло промочить? – спрашивали рыбаки экскурсовода, и он объяснил им подробно, как во время экскурсии.
Они побродили возле пруда с лодками и черными лебедями, посмотрели на уродливый «Золотой колос», и он предложил зайти перекусить. Но свободных столиков не было, и пока он ходил, уговаривая поставить служебный, Инга уже заняла освободившийся в углу. Они сидели и ждали, а оркестр играл, и солист, молодой, худощавый пел по-итальянски. И это запомнилось. Он не помнил, что они ели и пили. Помнил, как танцевали в проходе между столиками, и был счастлив, глядя на её довольное лицо.
Говорить было нечего. Он вспомнил присказку про мужа, но она сказала: не надо.
