Какой он всё-таки неопределившийся. Ему временами вспоминалась Леночка, потешная, чуточку косолапящая и Инга, необыкновенная, с её таинственностью и сложной красотой, и даже хрупкая голубая женщина. Все они одновременно в нём присутствовали, как бы составляя его сообщество.
Как разом всё в нём совмещается? Суперпузыри диаметром в сотни световых лет, ветры от сверхновых, солнечные пятна-магниты – несоизмеримые с земными масштабами. Взрывы звёзд, дыхание Галактики, то выталкивающей клубы горячей плазмы, то, подобно курильщику, их втягивающей. И нынешнее житейское, что окружало и не меньше волновало. Может, в этом его ахиллесова пята? Разбросанность, неспособность сосредоточиться.
Отдыхая, он расхаживал по коридорам, приглядывался. Так мужчина, ожидавший книгу, скрестив по-наполеоновски руки, напомнил ему подслеповатого моржа, а девушка, выдававшая книги – осла. Такого ослика – симпомпончика. Крупные ноздри, жесткие волосы, бархатистые темные губы.
Вдоль коридора между научными залами вытягивалась ковровая дорожка. Сбоку от неё размещались круглые "утешительные" столы для тех, кому не досталось места в зале. По дорожке взад и вперед прохаживались люди, и походка и весь их отсутствующий вид и чрезвычайная вежливость при случайных помехах – говорили только об одном, они мыслили.
– А что – думал Мокашов, шагая в навязанном ритме., – интересно не им, а миллионоголовому читателю? Ему, небось, не теории нужны, а такое что при случае можно руками потрогать?
Он мучался и совсем уже собрался звонить Пальцеву, чтобы отказаться. Но не нашел монетки для автомата и решил: не судьба. И теперь между столов и стеллажей с книгами думал только об одном, что скажет Инге, и как у них сегодня получится?
Чем ближе к назначенному часу, тем медленнее тянулось время. И чтобы заполнить его тягучие паузы, он стал выдумывать сторонние занятия. Выйдя из библиотеки, он побродил по близлежащим улочкам, выпил соку в маленьком магазинчике, отыскал парикмахерскую и спустился в полуподвал – зал ожидания.
В парикмахерской всё было, как и в тысячах ей подобных. Салатовые стены и зеленые скатерти: в тон им зеленые гардины и зеленые фикусы на разновысоких подставках, обвисающие бананами мясистых полированных листьев. На стене, на самом почетном месте рядом с прейскурантом цен в тяжелой багетовой рамке висело выцветшее обязательство с трафаретным набором знамен, звезд и переплетающихся растений.
Затем, уже сидя в кресле, он испытал обычное ожидание первого прикосновения, ожидание затылком, сохранившееся у него ещё с времён войны. Тогда он приходил с мороза в душистый теплый зал парикмахерской и, зажимая деньги в кулаке, терпеливо ожидал очереди. А потом, подвязанный простыней, ожидал, пошмыгивая носом, первого укуса вечно неисправной машинки. А пока она стригла, заедая и дергая волосы, он думал только о том, что ответить парикмахеру, когда тот спросит, как обычно, небрежно:
– Освежить?
Если ответить: "нет", он будет стряхивать прямо на него остатки его укороченных волос, демонстрируя полное презрение к "маленькому сквалыге". Но зато, если всё это выдержать, то останется три рубля на морс. На целую банку фиолетового морса, сладкого от сахарина. И его можно пить, растягивая глотки до тех пор, пока не позовут: "Мальчик, верни посуду".
– Освежаться будете? – проворковал парикмахер, окончив колдовать над его головой.
– Нет, – холодно ответил Мокашов, и увидав на лице парикмахера неприкрытое разочарование, добавил:
– Только на лицо.
С момента выхода из парикмахерской ход времени для него неожиданно изменился. Казалось, что ленивая прежде стрелка часов спешила наверстать упущенное. И каждый раз, взглядывая на часы, Мокашову приходилось убеждаться, что действительное время больше ожидаемого и что он опаздывает.
В вестибюле гостиницы, где они уговорились встретиться, было полутемно. Конуса света настольных ламп освещали только конторку администратора. Неясные фигуры утопали в глубоких креслах, а те, кому не хватило кресел, ходили равнодушно из угла в угол, как медведи в клетке. Устав в дороге, они казались равнодушными и безразличными друг другу. И только голос администратора пробуждал их заторможенные эмоции. И этот голос не оставлял надежд:
– Нет, нет. Не ожидается.
– Мне обещали забронировать.
– Нет на вас заявки.
– Но, простите, что мне на улице ночевать? – напирал командировочный, с виду непохожий на простачка. – Я уже пять гостиниц обошел.
– Я жe вам русским языком говорю: "мест нет".
Инга стояла спиною к залу, у окна, возле бездействующего лотка "Союзпечать". И силуэт её на фоне светящегося окна и поза волновали и не были тривиальны. В этом сумрачном свете, в зале, полном дыханием уставших в дороге людей, она казалась диковинной птицей, случайно попавшей в стеклянную клетку зала.
"Ай, какое неудачное место, – подумал Мокашов. – Небось, заговаривали с ней эти пройдохи – командированные. Прикидываются теперь оттаявшими мухами, чтобы разжалобить администратора". И ему стала смешна его собственная самоуверенность, видна вся зыбкость их теперешних отношений и прерывающаяся цепь событий, не оборвавшаяся, а приведшая её сюда.
Он подошел к ней достаточно близко, но она не оборачивалась. А он ощущал уже спиною весь зал, следящий за ним из темноты.
– Здравствуйте, прекрасная Инга, – медленно произнес Мокашов, и еще не закончив эти слова, понял, что говорит не так и не то.
Теперь она обернулась. В неверном свете у нее было загадочное лицо. Припухлость губ делала его чуть усталым.
– Что же вы? – спросила она. – Идёмте отсюда.
Они вышли на улицу, оставив залу, полную внимательных глаз.
Фонари ещё не зажигались, и за домами догорал кирпичный закат. Силуэты домов отсекали от него светящуюся переходную полосу. Свечение постепенно угасало, переходя от сиреневого в фиолетовый цвет.
В воздухе было разлито ожидание. И вот фосфоресцирующими спичками вспыхнуло мертвое сияние люминесцентных ламп. Искрами короткого замыкания загорелись зеленые капли дуговых фонарей. И тотчас, подсвеченные прожектором, засверкали прозрачные столбы фонтана, мешая струи зеленой и розовой воды.
Скамейка их стояла на повороте аллеи. Отсюда был виден фонтан и гуляющие пары: женщины в светлых платьях, мужчины в ослепительно белых рубашках. Он начал было рассказывать перипетии минувшего дня, пестрого и бестолкового. Но, странное дело, рассказ о нём выходил логичным, интересным и даже смешным. И они часто и подолгу смеялись.
В тот вечер всё выходило удачно и невзначай. В буфете, когда они проголодались, оказались только сардельки, шампанское и виноград.
– Берите салат, – предлагала буфетчица. – Ну и что, что кальмары? Кальмары – это по-ихнему крабы.
Виноград принесли им на блюде, запотевший, с капельками росы. Глухо ухнуло шампанское, и его искрящейся энергии хватило только на то, чтобы лизнуть массивный бутылочный край.
