– Не понял ты, вижу, меры своей ответственности, – встретил его Вадим, – тотчас обязан был вернуться.
– Командировка на неделю, – возразил Мокашов.
– Я и говорю, – вздохнул Вадим, – не понял ты меры своей ответственности. По "Узору" начались испытания. Требуется сопровождение.
– У меня идея на этот счёт.
– Кончай свою самодеятельность, впрягайся, тяни.
По приезде он словно мысленно спорил с Пальцевым: "Никаких компромиссов". "Как же так? – улыбался Пальцев издалека. – Работа – серия компромиссов, а жизнь – сплошной компромисс". "Не разбрасываться, – возражал Мокашов, – делать главное". "Главное, – улыбался Пальцев в ответ с морщинками у рта, – главное – найти своё место под солнцем". "Под солнцем несчетное количество мест". "Ты рассуждаешь, как обитатель космоса, а не перенаселённой земли".
Теперь все, казалось, смотрели на него со стороны: и Пальцев, и доцент Теплицкий с брезгливым выражением лица и Инга. Он видел её как-то мимоходом, но она сделала вид, что не заметила. И пусть. Ему вдруг сделалось легко и ничего ему ни от кого не нужно. Ровным счётом – ничего.
Свободное время он проводил в читалке. Городская библиотека размещалась в старинном здании, одним боком выходящем в бывший сад, теперь сквер, и у него там было свое любимое место, за фикусом у окна. Там он сидел, временами поглядывая на сетку ветвей, сквозь которые проступала скамейка. Та самая, на которой сидел он, приехав в Красноград. Библиотека вышла объединением в начале века заводской и личной известного золотопромышленника.
Собирательство книг и тогда было модным, но в виде крупных библиотек. С особой любовью были подобраны книги по механике, словно кто-то заранее подумал и позаботился о нём. Нашел он и уравнения Вольтерра. Они касались не только крысиных лет, но и вообще ритмов природы. Мор мышей наступает каждые четыре года, с таким же циклом устремляются к морю лемминги. Раз в девять лет – пик размножения филинов, зайцев, куниц. С подобным ритмом возрастают и падают урожаи пшеницы, болезни сердца, набеги саранчи… Словом, всеобщая цикличность. Он прикоснулся к таинственному универсуму. Вселенская логика открывалась ему, а на работе жизнь состояла из непрогнозируемых кусков.
Прибегал, тряся протоколом Славка. С очередными пусками "гибридов" не вышло, машины ушли "за бугор". Но готовились следующие.
– Вы меня за дурака считаете? – начинал Славка.
– Снова с цепи сорвался, – комментировал Вадим.
– И почему Мокашов подписывает? Кто у вас главный?
– А у нас каждый – главный, на собственном месте.
– Нет, так дело не пойдёт, – вскипал Славка.
Мокашов ввязывался. Он стал привыкать, что даже самое важное может начаться с невинных разговоров. Всё меньше чувствовал он себя разнесчастной белой вороной. Последнее время перья его явно начали темнеть.
Приходил Вася и одинаково начинал с деланной бодростью:
– Категорически приветствую вас. Как дела, настроение, состояние? Ещё не вскрикиваете по ночам? Обязательно будете вскрикивать. Фирма гарантирует.
– В чём дело, Вася? Вид у вас больно замороченный.
– И не говорите. Жену бывшего сотрудника трудоустраиваем. На нас ведь куча разных ракет навешена. И парадные и военные, что в шахтах. Обслуживаем. Недавно ЧП случилось: в шахте пожар. Лифтом снизу всех, кого могли, наверх отправили. А о о них, самих забыли в суматохе. Вызов снизу не предусмотрен. Ребята сгорели начисто. Теперь вот вдову трудоустраиваем. А она прежде не работала. Домохозяйка.
С Васей тянуло поделиться. Он жаловался на Вадима.
– Бросает меня.
– А способ такой – бросить и плыви.
– Так это в воде, а тут в грязи.
– И грязи есть разные. Есть и лечебные. Ну, как? Посчитали?
– Помилуйте, Вася, когда?
– А график? Теперь это – божество.
Мокашов уже усвоил: сначала носишься с собственной идеей, к делу пристраиваешь, пытаешься в планы впихнуть. Её изо всех планов выпихивают. Но вот, наконец, повезло, признали, ты в планах. И тут же тебя за горло берут… Да, я; да, ты; да, мы… Ведь это мной придумано. Теперь это не волнует никого. Вынь да положь.
Математическое обеспечение края Земли висело на Мокашове. Имевшейся точности для старта пока ещё не хватало. Однако полагались на будущее. Всё делалось с двойным расчётом, тем, что у всех было на виду и что держалось в уме. Считали и для буёв в точках Лагранжа. Тайной идеей Мокашова было замерить космические лучи при свободном вращении со случайным попаданием светила в зоны солнечного датчика.
Сева стал его первым подчиненным. Хотя ему его не советовали, и даже предостерегали: “Не связывайся. Это болото. Увязнешь”. Но у него была на это иная точка зрения. Её подсказала техника. Она уже научилась строить надежные схемы из ненадежных элементов. Его альянс с Севой в отделе встретили с иронией.
От производственных зависимостей Сева виртуозно увиливал. О прибористах он снисходительно говорил: я математик и в общении с ними теряю квалификацию. О Невмывако – просто пожимал плечами. А Мокашову он внезапно сообщил:
– Приходи в три в учебную аудиторию на лекция о летающих тарелочках.
– А кто читает? – спросил удивленный Мокашов.
– Я буду читать.
– А срок наш, Сева?
– Ты не переживай. Иначе недолго протянешь. А что изменится? Ровным счётом ничего.
Подчинение Севы состоялось удивительно просто. В который раз Мокашов повторил:
– Я больше так не могу.
Однако Вадим на этот раз не счёл очередным "плачем Ярославны", сказал:
– Будь оптимистом, повторяй: мне повезло.
– Мне повезло, – повторил уныло Мокашов.
– Очень хорошо. Теперь говори: в чём?
– Не успеваю, постоянно загружен.
– Очень хорошо.
– Мне хорошо, и требуется помощник.
– Ждал твоей зрелости. Подумал: кто?
– Подумал. Сева.
Вадим внимательно посмотрел на него.
Заниматься программой для Мокашова теперь значило многое. Он уже понял, что владея лишь инженерным математическим аппаратом, он чувствовал себя в отделе, как в постели импотент. Конечно, проталкивая и пропихивая, можно занимать себя и чувствовать свою принадлежность. Но дальше ведь следовало всё промоделировать и обсчитать так, чтобы комар носа не подточил. Это требовало определенного уровня и знаний, и предстояло ещё выбраться на этот уровень.
Он как-то попал на отдельскую предзащиту, и замелькали тензора, преобразования, множества, не входившие в инженерный курс. Повторять: это мы не проходили, это нам не задавали, – не имело смысла и никого не волновало. И выходило, как в “Юности честное зерцало”, когда давался совет – говорите между собой на иностранном языке, чтобы олухи не понимали.
