Он набрал было учебников, но все эти толстые тома были лишь сугубо предварительными. От них до конкретных знаний было так же далеко, как от Краснограда до Марса. В институте целые курсы просекались бывало перед экзаменом за ночь, и он даже этим гордился. Но теперь все эти липовые “подвиги” стали доказательством упущенного. Он, правда, получше знал уравнения математической физики, а в прочем увязал, как в болоте бегемот.
Он взялся было учить, и поначалу, показалось доступным, но стоило что-нибудь пропустить и выходил лес без просек. Тогда он понял, что его единственным шансом было использовать других. Уговорить, увлечь и впрячь в собственную упряжку и дальше “кнутом и пряником” тащить этот самый обозный воз. И Сева стал для него первым подопытным.
Сева был, что называется на букву "О". Как в притче, когда объявился необыкновенный человек, всё знавший на букву "О". И ничего более. А оказалось, что там, где он отсиживал приличный срок, был лишь один том энциклопедии на "О".
В душе Мокашов считал программирование "Узора" на ЭВМ никчемным делом. Но оно было формальным поводом. Куда полезней было реальное моделирование, а с программированием не ладилось, и, может, выйдет, для галочки, но отменить его уже никто не мог: оно угодило в график.
Сначала всё выходило несложно. Мокашов формулировал, Сева слушал. Однако слушал он далеко не всё. На выходящее за рамки программы, как он считал, у него была одинаковая реакция – нечего голову забивать. Его мечтой, занимавшей его последние пару лет, была универсальная программа. Увы, она практически не получилась из-за громоздкости, и он теперь пристраивал её куски.
К тому же Сева побаивался машины. Она возводила в квадрат севины промахи. Ошибки чаще всего истекали от невнимательности. Большая счетная программа всегда включает множество мелочей. И в них Сева погрязал с головой.
Универсальная программа замышлялась грандиозным сооружением. Теперь он с исступлением алхимика пытался извлечь из неё золото. Незадолго до этого он начал отчаянный штурм, но быстро выдохся и убедил себя – нужно отдохнуть, а тут подвернулся Мокашов с “Узором”. К новой задаче Сева подходил просто: он принимал всё, что подходило под сделанное. Остальное начисто отметал.
Когда Мокашов начал ревизию имевшегося, Сева тотчас утратил интерес, и отношения их мигом изменились. Настойчивость Мокашова он принимал теперь с неприязнью, зевал, часто сматывался в читалку и в другие комнаты, и возмущенный Мокашов находил его у соседей, за шкафом, в комнате теоретиков, где тот пребывал в трансе, выполняя приёмы аутогенной тренировки, сидел в позе кучера, расслабленный и ничего не воспринимающий. Затем он вдруг начал курс лечебного голодания, сделавшись совсем беспомощным и безучастным. К тому же время для счёта он не заказал в начале месяца. Его заказывали предварительно. И приходилось считать теперь на десятиминутных отладках, для чего задача разбивалась на серию кусков, что ещё больше затрудняло работу.
Но Мокашов не сдавался. Программа стала для него той же машиной времени. Он восстанавливал утерянное и перебрасывал мостики. В отделе тоже кое-что изменилось для него. Его уже узнавали, кивали при встрече, улыбались. А Невмывако доверительно сообщил:
– Вспоминаю сказанное о Минотавре. Исхожу из своей ненужности и убеждаюсь – наоборот. Как это называется?
– От противного.
– Вот, вот. Борис Викторович желает быть всегда добрым и справедливым. Однако ему необходим карающий придаток – Минотавр. Чтобы мог он сказать: не я, замы у меня – собаки. Хочу вам дать, Борис Николаевич, полезный совет. Не мучайте Севу, дайте ему свободу. Он вами повязан …
"И тут нажаловался", – подумал Мокашов. Огромная севина программа требовала напряжения. – "О, сколько крови стоила отладка каждого куска. А чуть пошло, Сева, как собственник, выстраивает забор".
– Замечу попутно, вы сами – нежная кожа. Хотите, я вас для закалки на стройку пошлю?
Даже урезанная программа была чудовищной. Однако универсальностью подходила и для межпланетных буёв. В нём появилось странное свойство. Он словно стал чувствовать программу как живое существо. Он мог сказать, например, наперёд – где она станет тормозиться и где пойдёт. Его задача состояла теперь в распутывании программных узлов, однако Сева окончательно выдохся. При сбоях он мстительно повторял:
– А что я говорил.
И Мокашова временами охватывало отчаяние: не выбраться.
– Надоело, – зевая говорил Сева, – и ни к чему мне вся эта самодеятельность.
Теперь даже Славка казался Мокашову отдушиной.
– Эх, теоретики., – говорил Славка. – Занимаетесь историей вопроса. А жизнь, между прочим, идёт вперёд…
– Счастливый ты, – улыбался Мокашов, – и всё у тебя есть. Любимая работа, мотоцикл, квартира, скутер. На это Славка одинаково отвечал:
– Зато у тебя здоровье.
Ответ Славки Мокашов переводил в очевидное: с Севой никакого здоровья не хватит. Неделю продолжались кусочные отладки. Наконец, время программе было выделено. Целых три часа. Можно было запускать общий счёт. Последняя отладка показала – вот, вот программа пойдёт. Но Сева неожиданно заявил:
– Я пошёл.
– Куда, чудак?
– Возьму недельный отпуск.
– Ты что? Свихнулся?
Очевидно, они оба выдохлись. Последнее время Сева стал ему неприятен ему до ужаса. Особенно его привычка – подносить в разговоре близко своё лицо. Но дело было сделано, программа отлажена, и настоящий счёт назначен на эту ночь. Машина станет теперь чёрным ящиком, поглощающим исходное и предсказывающим будущее. Нужно радоваться. Громадина с места стронулась, пошла, поехала.
Глава вторая
На машине сегодня удачно дежурила девушка, с которой у Севы особенно получалось. Она была невысокой брюнеткой с особенным блеском глаз и всегда чуть улыбалась. Она пропускала его вне очереди, что делала, впрочем, и остальным. Недавно её даже разобрали на собрании – за доброту в ущерб принятому порядку.
Сегодня её отношение было для Севы особенно важным. Он обнаружил необыкновенное. Он сделал вывод после каждого шага и не с шестью, а на всю катушку – с восемнадцатью знаками.
Пока запускалась программа, он любовался девушкой. Ах, Люда, Людочка, сама не ведает, как она хороша. Фигурка точеная и пританцовывает. К ней пришла подружка, тоже ничего. Они о чём-то разговаривали и та отчего-то оглянулась на него.
Но вот начался счёт и вышло невообразимое: пошел поминутный треск, машина останавливалась и выводила результат на печать. Дежурная остановила счет и, нажав кнопку, вызвала сменную. Она вошла – плоская, бесстрастная, безвозростная, с вытянутым волчьим лицом. Они обменялись фразами. Люда пустила счет, и машина, спотыкаясь, начинала трещать.
Программу сняли, сменная написала докладную, не обращая внимания на вопли Севы.
В отдел он явился взведенный:
