– Специалисты – все, кому не лень. Дожили.
– В чем дело? – холодно спросил Мокашов.
– Все, кому не лень, вмешиваются.
– Толком?
– А ты и сам к чужой программе прилип. Я к Невмывако пойду, к Викторову…
– Пожалуйста. Качать права ты можешь, начиная от туалета до кабинета Главного конструктора, но только это вряд ли поможет тебе.
Спустя полчаса Мокашова вызвал Невмывако.
– Я вас попрошу, – сказал он. – Не трогайте Всеволода Петровича. Согласно врачебному принципу «не навреди». Программа его пошла, первая из его программ, и сразу такой успех.
“Какой успех? Проверять и перепроверять ещё, и неизвестно, чем ещё дело закончится?”
О программе Севы заговорили. Даже в столовой, в очереди Мокашов услышал:
– В двадцать пятом подправили механику. Угловое движение – неустойчиво, как айсберг в воде. Нашли новые виды неустойчивости…
“Дай бог, чтобы программа пошла. Не он ли с Севой ждал этого мгновения и уговаривал Севку, как психотерапевт: «Будет и на нашей улице праздник». И вот вроде бы программа пошла. Интересно, что в счёте получено?”
Вася его поздравил.
– Поздравляю.
– С чем, Вася?
– Не скромничайте. За глобальные проблемы взялись. Скажу, так нельзя, но с вами интересно работать. Обычно сложное и громоздкое отдают Академии Наук.
«В Академии Наук заседает князь Дундук». Он как-то убедился в ошибке Левковича. Не разбираясь в хитросплетении доказательств журнальной статьи, он просто увидел: неверен результат. Не может такого быть? Он даже об этом Викторову сказал. (Они когда-то рядом работали). Но тот только отмахнулся:
“Мол, древняя история и дело в том, что считала Танечка Самохвалова, а она в то время готовилась стать матерью”.
Он отыскал Севу, выяснить отношения. На что Сева заметил, что отношения ни при чём, а просто, когда получается, многие примазываются.
“Примазаться? – Мокашов чуть не задохнулся. – Не он ли, простите, программу до дела довёл? И хорошо, пусть считает как есть, лишь бы дело шло”.
Но Сева от контактов увиливал и через пару дней выпустил жиденький отчет. Текста в отчете почти что не было кроме дежурных: "из этого следует" или "не трудно видеть, что…" И словно подчеркивая независимость, заявил: я уже с Воронихиным поговорил, обещал посмотреть в третьей половине дня.
Насчет третьей половины Сева не оговорился. Так говорили – если оставались после работы или в самом её конце.
Отчет смотрели в кабинете Викторова.
– Сами читали? – спросил недовольно Воронихин.
– Зачем? – радостно засмеялся Вадим. – Я вас как раз хочу заставить поработать.
– Хотя бы отредактировали? – улыбнулся Воронихин.
– Вот, – кивнул Вадим, – называют нас начальниками группы, сектора, а по сути дела мы – редакторы и корректоры…
Читая, они перекидывались репликами между собой, точно вошли в поездной состав, а Мокашов остался рядом в провожающих, на перроне с букетом в руках.
– А это что?
Мокашов не счёл себя вправе вмешиваться. Сева якобы нашел особенный вид неустойчивости, о котором раньше подумать не могли. И найдя, повел себя как натуральный собственник.
– Вот это что?
– Один изобретатель изобрел, – ответил Вадим. – Эффект Всеволода Петровича.
– Но позвольте…
– Позвольте вам не позволить.
– Но это…
– В лучшем виде. Не спорю.
– Это мы проходили.
– Представим тогда приращение периода… Минуточку… Опять штучки Всеволода Петровича…
Они разговаривали через голову, а Мокашов чувствовал себя дурак дураком. Что он наделал? Как же так? Ему ведь было поручено. А он сыграл в благородство. Благородный дон Кишот. Всё коту под хвост. Как и все севины открытия.
– Получилось, как доктор прописал.
– Нет, погоди… А здесь… И ты не доктор пока…
– Так стану доктором…
Мокашов судил по репликам, и ему стало не по себе.
– Стриптиз какой-то. Заберите это, – сказал в раздражении Воронихин, – пока я вам выговор не объявил.
Открытие оказалось липовым. На машинный счёт с предельным числом знаков наложились шумы и объявились воображаемые области неустойчивости. А Мокашов, сыграв в научное благородство, руки умыл и этим всех разом подвёл. Называется, поруководил. Какой он к черту руководитель? Обыкновенный рядовой муравей.
Беда, увы, не ходит в одиночку. В группе ведущих обнаружили другую липу. Взятый месяц назад Мокашовым м.б. (машинный номер) – оказался пустым, и теперь был на контроле у ведущего.
– Как же я забыл? – ругал себя Мокашов. – Перед Москвой помнил о сроке, а вернувшись забыл…
Был потрясающий крик, – рассказывал Взоров, – ведущий даже вроде бы уволен. Словом, идёт цунами… Берегись.
В кустах у дороги Мокашову хотелось выплакаться.
“Что у него в сухом остатке? Ровным счётом ничего. От Иркина шарахнулся, в лунную бригаду не попал, с Севкой напортачил. И в этом сам виноват. Бился, уговаривал, расписывал. Общая программа ведь в цене, как яйца Фаберже. Но затем сыграл в мнимое благородство, а нужно проверять и перепроверять и понукать. А в результате: программы нет и не вошел в поездной состав… Ни разу не ошибся? Он думал, начал строить собственный мир и ошибся на первом шагу. А впереди масса этажей. Вадим сказал: "Сапог – всегда сапог". И нечего требовать сочувствия. Как Пальцев учил: если и при старании не выйдет лучше всех, меняй профессию.
В конце дня позвонил Мешок сказок со стенда:
– Плохо, всё плохо. Плохи дела.
– В чём дело? По сути?
– Самое худшее – рвануло стенд.
– А крыша?
– Крыша цела. Разрушило бокс. Работает комиссия. Натекло из-за ваших минимальных импульсов, накопилось взрывчатое соотношение. Получилось жидкое ВВ. У вас, считайте, лопнул парашют. А жаль…
Глава третья
По ночам комплекс зданий особого конструкторского бюро выглядел уродливым нагромождением. Темнота скрадывала разумность геометрических форм. С высоты птичьего полета в свете дежурных огней он мог показаться грудой углей, поддернутых пеплом. В стороне светились яркие цеха.
Эту ночь в одном из зданий КБ долго не гас свет. Главный просматривал почту перед отлётом на космодром. Он сидел в небольшой комнате, что была за просторным парадным кабинетом. На нем была джерсовая рубашка, потертая самопиской на груди. Пиджак он снял. На столе лежали цветные карандаши, да два вороха бумаг.
По скорости, с которой подписывалось большинство из них, создавалось впечатление, что он не думает. Многие документы уже имели соответствующие подписи и могли бы обойтись без него. Но это означало бы потерю важного потока информации. Эту часть он всего лишь проглядывал. Над другими позволял себе задуматься, но все же вынужден был сходу решать, оставляя отдельно лишь узкий круг.
