Ему помогло по пословице несчастье. ЭсПэ на время выбыл из дел. С м.б. его только поругали, заставив цифры вписать. Невмывако отстал после взрыва, решив, наверное, избавиться от хлопот. К "Узору" он так и не вернулся.
– Народы, – приходил Вася, и всё становилось на свои места. – На полёт выбрали ткачиху. Готовьтесь ткачиху обучать.
"Гибриды” всё стартовали неудачно, не срабатывал разгонный блок, прошли групповые пилотируемые. Мокашов неловко чувствовал себя, словно возделывал собственный крохотный участок, а рядом строилось шоссе. Ему казалось ужасным, что всё, чему учили в институте, оказалось ерундой. Теперь ему не хватало утешенья, и он советовался с Васей.
Он спрашивал не за тем, чтобы получить ответ, а лишь утвердиться в собственном. Он помнил Васино, "не годится ошибаться", но это правило не для него. "Живите объектом, и выдумывать не потребуется, на вас посыплется и вам только разгребать. Это обязательно, – говорил Вася, – а то можно годами бегать коридорами и отвечать на телефонные звонки, а жизнь пролетит мимо стороной вместе с объектами".
– Вася, а почему вы учите эсперанто?
– И до вас дошло.? Нужно чуточку вперёд смотреть. Будут ещё международные полеты, поверьте мне.
Он сам будто сделался антимидасом. Всё, к чему он прикасался, теряло смысл. "Гибрид" стал мелок для него. Вадим не устраивал. Даже собственное не занимало, с буями-спутниками в треугольных точках, с фирмой-заводиком, для которого хозяйственным директором идеален Невмывако, может быть.
Рядом кипела обычная производственная жизнь. Вадим то появлялся, то исчезал. Проходил, не поворачивая головы, БэВэ, и это задевало. Хотелось даже вызвать огонь на себя, натворить, застопорить движение, удивить, заставить понять, что твоя задумка стоящая и напряжение не только изнашивает тебя, но и развивает человечество.
– Я вижу, – говорил проницательный Вася, – вам нужна самостоятельность. Вам нужно начать с нуля. Завязка ведь – самое приятное. Ты можешь всё, словно ты бог. А далее – сплошные уточнения.
Он и сам знал это. Любое крохотное изменение не совершалось само по себе и отзывалось во многих местах. Со стороны этого не было видно. А шутки и разговоры окружающих скрашивали производственный фон.
– Как ты пишешь? – спрашивал Вадим. – Это инструкция, а не роман.
– А где сказано, что нельзя писать по-человечески? – возражал Мокашов. – Пишут суконным языком.
– Это чтобы чётче выразить мысль, без двусмысленностей. Ну, хорошо, а почему "утверждаю" в правом, а не в левом углу?
Мягко входила в комнату Маша – секретарь Викторова. "Мокашов… Борис Николаевич, к Борису Викторовичу на совещание". И хотя она всё ещё разговаривала с Мокашовым, уже смотрела кого-то ещё разыскивая, поверх его головы.
В кабинет Викторова вели особенные двери, облицованные панелями, имитирующими чинар. По таким дверям было нетрудно разыскать кабинет начальства. Когда подобный кабинет переезжал на новое место, снимали и переносили туда его красивые двери. Вероятно, владельцы кабинетов не замечали дверей, они были очень заняты. Особые двери были инициативной самодеятельностью хозяйственников, как и пальмы в кадках и копии известных картин.
На этот раз невеликий кабинет Викторова был полон. Борис Викторович разговаривал по телефону, делая заметки на крошечном бумажном клочке. Того, кто сумел бы заглянуть в это расписание, удивила бы масса дел, уместившихся на этом листке.
Мокашов уселся на ворсистый серый диван, стоящий вдоль стены, и от нечего делать начал рассматривать помещение: шторы на окнах, подтянутые и собранные вверху оконного проёма; розовые стены с портретом Ленина и громоздкая люстра на цепях, висящая над полированным столом заседаний.
– Вам Иркин нужен? – спросил Викторов вошедшего в кабинет Вадима.
– Нам он совсем не нужен, – не задумываясь ответил Вадим.
– А для дела нужен?
– Для дела нужен.
У Вадима со всеми были отличные, приятельские отношения. Для каждого у него находилось слово, шутка или анекдот. Но когда он говорил по делу, его внимательно слушали, даже если он говорил невпопад. Бесспорно, он был – голова.
Славка тоже пользовался авторитетом. Он мог запросто входить в кабинет Викторова, и Борис Викторович внимательно выслушивал его. Он мог докладывать с занудистым видом, а мог и пошутить. Но нужной легкости в отношениях у него не было. Он легко переходил через грань, и хотя все это было по делу, у него не было таких отличных отношений, которые имел Вадим.
За столом, раздвигая стулья, рассаживались приглашенные.
– Как у тебя с квартирой? Переехал? – спросил Вадима узколицый, черноволосый человек в очках, которого встретили с почтением и усадили в центре.
– Да, – ответил ему Вадим. – Успел даже ручку от двери оторвать.
– А удобства, – спрашивал черноволосый проектант, – совмещенные?
Вадим ответил, и их отношения напоминали старую, отрепетированную игру.
– Все в сборе? – покончив с телефоном, поднял голову Викторов. Он спрашивал мягко, растягивая слова, словно после каждого слова успевал подумать, и остальные успевали подумать вместе с ним.
– Да, все, Борис Викторович, – отвечали ему. – Иркина нет.
– Иркин подойдёт… Ну, чем вы нас в этот раз пугать будете? – Викторов посмотрел на черноволосого, и тот заговорил, не вставая, быстрой скороговоркой:
– Вас, Борис Викторович, не испугаешь. Вы сами кого хочешь испугаете.
Между тем Славка спрашивал, наклонившись, у Взорова – соседа по столу:
– Что? Опять с одними разговорами?
Что ответил тот, Мокашов не расслышал.
– Чувствую, – продолжал Славка, – в твоем портфеле отпечатанное задание. Эдак страниц на двадцать.
– Ошибся, на десять страниц, – отвечал Взоров.
– Уложились в десять?
– Куда там… тридцать.
– Мы, Борис Викторович, изложили свои мысли письменно, – торопливо, как не важную, но необходимую вводную часть, говорил черноволосый. – И хотели бы вам почитать, как самый первоначальный вариант.
– Хорошо. Давайте читать.
– Разрешите мне. Я знаком, – пояснил черноволосый и стал читать:
– Тяжелый межпланетный пилотируемый корабль предназначен для полета к планете Марс с последующей посадкой на поверхность планеты…
Мокашов слушал внимательно, однако не всё понимал. В голове лезли посторонние мысли, и он отгонял их, как надоедливых комаров.
“Интересно, у каждого – своя поза. Например, Вадим, слушая, держится за лицо. Взоров – выкинул ноги вбок от стула, Славка и оптик, оба в галстуках, костюмах с иголочки сидят ровно, поводя влево и вправо умными головами. Время от времени губы оптика кривит красивая ироническая усмешка, и он что-то шепчет Славке, а Славка ему”.
