– Взоров не приходил?
– И как это вы с ним лбами не стукаетесь? – удивился Вадим.
Словом, жизнь теоретиков текла по своим обычным канонам, будто не было последних дней, выбросивших Мокашова, как при катапультировании, из круга привычных событий, и сразу сделавших его, точно в системе Птолемея, центром вселенной на уровне КБ.
Убеждение в реальности событий требовало подтверждения. Сегодня по слухам собиралось высокое заключительное совещание. Но оно должно было состояться в недосягаемо высоких слоях.
Когда Мокашов, справившись у секретаря: "У себя ли Борис Викторович?", зашел в кабинет Викторова и остановился у порога, Борис Викторович говорил с Иркиным. Иркин, имел неприступно занятый вид и не замечал Мокашова. Но и Викторов, который должен был бы его заметить, не обращал на него внимания.
Вообще-то, больше всех не замечать умел именно Викторов, не перебивать, не останавливать, просто не замечать. Он не обращал внимания на промахи собеседника, точно внутри его был фильтр: это для дела, а это чепуха. Он не замечал сказанного раз, другой, пока собеседник не убеждался, что это неспроста и нужно обратить на это особое внимание. Пришедший к нему с вопросами мелкой межотдельской политики чувствовал себя неловко, потому что Викторов слушал, слушал, а затем говорил: "Хорошо, но вопрос этот всё равно нужно решить. Как его по делу решить?", и уходящий от него был даже благодарен ему, будто поднялся над собой, на ступеньку выше и посмотрел вокруг.
Говорили, что Викторов нерешителен, интеллигентен до крайности, и это, мол, мешает ему сказать вам правду в глаза. Но те, кто работали с ним, знали, что это не так. Обычно первую фразу ответа Викторов произносил категорично: "Нет, мы этого делать не станем", а вот потом из осторожности добавлял: «Но, вы знаете, это не окончательно. Когда у вас появятся проработки, можно будет пересмотреть…» и то и сё. Остальное запоминалось неопытными собеседниками и казалось нерешительностью. И ещё, говорили, что у Викторова долгая память на ляпы.
"Так вот откуда и у Вадима привычка пропускать сказанное мимо ушей", – думал Мокашов, переминаясь с ноги на ногу. Однако ждать было мучительно.
Мокашов кашлянул и, воспользовавшись паузой в разговоре, спросил:
– Борис Викторович, одно мгновение… не подписали?
– Что? – и это недовольное "что?" резануло слух.
– ТЗ.
– Я, вы знаете, подписал, – ответил Викторов своим широким, раздумчивым голосом. – А вот до замов не могу дозвониться.
Викторов взял трубку телефона, нажал на клавиши, покрутил диск. Затем опустил трубку и опять заговорил с Иркиным, словно Мокашов вышел, исчез, сделался вдруг невидимым или его совсем о не существовало.
Мокашов еще постоял и вышел. "Как же так? – стучало у него в голове. – То надо, надо, надо. Очень важно, срочно и спешно. А теперь по БэВэ видно: улеглась тревога. И сегодня ты никому не нужен. А завтра опять всё пойдет вверх дном".
Ему было обидно от невнимания, досадно, что он отстал от этой сумасшедшей несущейся и несущей жизни, как отстают от скорого поезда. А тот продолжает идти где-то там, в стороне от него, с другими случайными пассажирами и с постоянным поездным составом, машинистом, кондукторами, но без него. И Иркин с Викторовым были в поездной бригаде, кондукторами и стрелочниками, были в курсе событий, знали, куда идёт состав.
Он пробовал повторять в отчаянии: это не для меня. Но ничего от этого не менялось. Жизнь подавляла своей монотонностью. Каждый раз он думал, что сделает следующий шаг, но каждый шаг был далек от задуманного: мешали обстоятельства. Порой он чувствовал себя на коне и чем-то уже гордился. А между тем его не так оценивали, и ему чаще по-детски хотелось, чтобы кто-нибудь пожалел и похвалил. И Инга не замечала. Навернок, всё было связано, и, может, на семейном совете осудили его. А что, сколько их истинных негласных руководителей в модных кофточках и в платьицах ситцевых в этом городке?
Возможно, он не способен на взлёт, он – гусеница, и ему карабкаться, и только лишь непрерывный ход способен вывести его наверх. И плохо быть одноразовой вещью. Но и объект – одноразовая вещь. Он просто теперь в мире одноразовых вещей. Порой казалось, что океанская волна вынесла его на гребень, и он увидел дальний берег, но она снова окунула его в пучину и вокруг была вода.
Ночью ему приснился сон. Он был в гостях у Викторова. Борис Викторович вежливо водил Мокашова по комнатам, показывал картины. “Акварелью рисуете?” – удивлялся Мокашов, глядя на огромные, во всю стену акварели. В одной из комнат стоял бильярд. И Викторов, забыв про Мокашова, играл в него со своим бородатым приятелем. А Мокашов, стоя в сторонке, наблюдал, понимая, что он не только Мокашов, но и один из бильярдных шаров, которые, сообразуясь с какими-то планами, толкали играющие. Он не противился, а только хотел угадать, какой из похожих шаров – он? А потом долго стоял в углу, ел почему-то черный хлеб и чувствовал себя обиженным и брошенным.
– Знаете ли вы, товарищ Мокашов, – спросил его Вадим, – что пока вы болтались по совещаниям, группа несла общественную вахту, дежуря по городу?
Мокашов ответил, что не знал, хотя и догадывался.
– В таком случае, – продолжал Вадим, – вам придется отдежурить сегодня в отделе, потому что Игорь Чембарисов, назначенный ранее на дежурство, видите ли, заболел.
– Не возражаю, – сказал Мокашов.
– Вот и хорошо.
После звонка они с Тумаковым уселись за стол секретаря Викторова. С него сняли мешающий чернильный прибор и защелкали шахматами. Причем, на часах поставили неодинаковое время: Тумакову – три минуты, Мокашову – пять. Мокашов выиграл и потребовал сокращение разрыва. Но Тумаков не уступал, и они сыграли ещё и ещё раз. Мокашов проиграл, но следующая победная партия заставила его надеяться, и они еще долго играли, но победа, периодами такая близкая, каждый раз ускользала от него.
– Ай-яй-яй, – не выдержал, наконец, Тумаков. – Сколько на твоих? Я побежал.
После его ухода Мокашов походил по коридору. Но коридор был пуст, только в конце его копошилась уборщица в черном халате. Тогда он зашел в приемную и от нечего делать начал листать журнал дежурств.
Дежурства в отделе ввели недавно, после пожара в комнате прибористов. Теперь, согласно инструкции, приклееной на внутренней стороне обложки журнала дежурств, дежурному вменялось выключать при уходе рубильник, опечатывать отдел и сдавать ключи в приемную зама Главного. Кроме того, дежурный должен был проверить: сдана ли техдокументация архива и спецотдела. В нововведенном журнале дежурств отмечались приход и уход дежурного, а также его замечания.
"Инженер т. Цой Л.И., – было в одной из первых записей, – уходя с работы, не выключила прибор из осветительной сети, за что на неё наложили штраф – 5 рублей.
… 28.Х. Инженеры тт. Гаушус Э.В. и Кондяков Ю.А. по окончании рабочего дня не сдали закрытые документы (объявлен выговор, номер приказа такой-то)".
