В городе было три места любителей поговорить. Возле синтетики, у забора с объявлениями об обмене жилплощади. Рядом с магазином "Рыболов-спортсмен" и магазина с живыми рыбками "Золотая рыбка", где солидные, щетинистые мужики прятали в пиджаках баночки с редкими, выведенными сортами.
"Не везет, – подумал Мокашов. – Где же Инга?"
– Как ты всё-таки, – говорили рядом.
– Обыкновенно.
– Пили-то вместе.
– А я в ларёчке пивка добавил.
– У рыженькой?
– У её.
"В жизни, как в гидродинамике, – думал Мокашов. – Существуют источники и стоки. Это – типичный сток… Эх, промчаться бы сейчас по лужам на велосипеде, и пусть гремит гром, раскалывается небо, бешено хлещет дождь, а венчики из-под колес, словно вторые водные шины".
В магазине было накурено, и дым от курящих поднимался к высокому потолку.
– Эй, мужики, – говорила продавщица, которую все называли "хозяйкой": ("А ну-ка, хозяйка, плесни чуток"). – Эй, мужики, что это вы, как паровозы? Один трубу выключил, другой включил.
"Почему она не пришла?" – подумал Мокашов, и ему сделалось тоскливо. – "А что он знает о ней, и кто он для неё?"
– Перестанете дымить.
"Почему она не пришла?"
А разве должна прийти? Для чего? Помочь ему избавиться от наваждения? Мы всегда гонимся за непостижимым. Возможно, с кем-то бы вышло просто. А с любимой не знаешь, как себя вести? И потому она чаще не даёт, а отнимает.
"Почему она всё-таки не пришла?"
На окне мокрые полосы просыхающих слёз. За окном тяжелое, многослойное небо. В вышине по светлому фону скользят пепельные облака, а ниже, почти касаясь вершин, ворсистые рваные тучи ползут в обратную сторону. И им под стать настроение – тяжелое, многослойное.
Дальше всё пошло наперекосяк… Он приплёлся в общежитие. Подбил всех выпить. Сам пил сверх меры и проигрался вдрызг. Играть сели с краю стола, освободив его большую часть от тарелок и стаканов. Он балагурил:
– А ну-ка налейте мне. А теперь поднимите мне веки… Но быстро скатился к примитивному и на вопрос партнеров: "А черви есть?", – отвечал: "Нет, и завтра не будет".
Об Инге он старался не думать, пил вино и играл отчаянно. Сорвался, взял взятку на семерной, затем недобрал пару в расчете на прикуп. И после закусил удила. На первом мизере прибрал к рукам шесть взяток, и это его не остановило.
Он мизерял, заказал разбойника, и по совету Тумакова заказал десятерную. Не взял ни взятки. Причём противным было ощущение, что заказал по подсказке. Что, мол, вообще он не самостоятелен и идёт на поводу. Он ещё пил вино, вяло закусывал, смотрел на окружающих и тоскливо думал: "Зачем он здесь?"
– У вас есть телефон? – спросил он Маэстро.
– Есть, внизу.
Спросил и тотчас забыл об этом.
– Слушай, Юра, я пойду, – наконец нерешительно сказал он.
– Куда пойдешь? – уверенно отвечал Маэстро. – Первый час, здесь ночуй.
– Нет, я пойду, – уже уверенней сказал Мокашов. Ему представилась лесная дорога: черные провалы и светлые пятна кустов. "По лесу ночью", – радостно подумал он, и уговоры только его подстегивали.
Он выбрал момент и вышел. «Не прощаясь, по-английски», – улыбнулся сам себе, сбежал вниз, дошел до безлюдного черного шоссе. Он шёл, и не было ни машин, ни света. "По лесу ночью" стучало у него в висках. Он уже порядочно отошел, когда позади слабо загудело, затем чиркнули световые пальцы, и два фонаря с нарастающим шумом нагнали его.
Он стал на дороге и, машина остановилась.
– Подбросить? Куда?
– Метров пятьсот по шоссе.
– Садитесь.
Он сел на мягкое заднее сидение. Провалился в него и задремал в тепле машины, убаюкиваемый качанием и томной мелодией приемника.
– Здесь? – спрашивали его.
– Спасибо, – ответил он и вышел.
Темно было, и кругом туман. Значит, вправо, а там асфальтированная дорожка. Он шел по траве, и ноги его промокли. Дорожки всё не было, и он, забирая вправо, продирался сквозь густые кусты.
"По лесу ночью", – укоризненно вспомнил он. Затем начались огороды, лай собак, заборы, через которые он перелезал. И во всем этом застывшем, замолчавшем, настороженном мире не было ни человека, встречной живой души.
Он шёл уже переулками, между стен из заборов, и думал только о том, как бы выйти хоть куда. Наконец, улочка стала шире, появились отдельные фонари, и он остановился на площади перед трехэтажным кирпичным зданием, у крыльца которого курило несколько человек.
– Ещё один, – сказал старичок, в пиджаке и кепке. – Опоздал.
– Да, опоздал, браток, – сказал молодой парень в синих тренировочных брюках и кедах. – Уже закрыли.
Мокашов не понимал, о чём они, стоял и делал вид, что понимает, ждал момента, когда уже можно будет спросить. Куда его всё-таки занесло?
Здесь, рядом с фонарем, ночь выглядела тёмной, и он подумал с тоской: надо же, чёрт дернул. Поперся ночью и, бог знает, куда привели его хмель и крепкие ноги. Подумал он об Инге, но тут же и мысли прогнал. Ему захотелось действий. Необходимо завершить этот нелепый день.
– А что, мужики, – спросил он, – так и будем стоять?
– До пяти придется, – загадочно ответил другой молодой, тоже в тренировочном костюме. – В пять откроют.
– Можно и к Степанычу, – угрюмо заметил его приятель. – Денег вот только нет.
– Деньги найдутся, – обрадовался Мокашов. – Пошли.
Они шли улицами и тропками, срезая какие-то углы. Потом ребята, взяв деньги, пошли к освещенному фонарем ларьку, кричали:
– Степаныч, а Степаныч.
Вышли довольные, с двумя бутылками и пачками сигарет, и пока шли обратно, небо на востоке сделалось зеленым, туман осел и стало видно вокруг.
Они сели на лавочку перед тем же кирпичным зданием, и один из парней – Константин пошел куда-то за стаканами. Вернулся он с черным хлебом, двумя помидорами, зеленым, ворсистым, видно с грядки, огурцом.
– Прошу стаканы, – рассказывал Константин, – а старик кричит: "эй, бабка, дай людям закусить". Жалко, соли не взял.
Они разлили по полстакана. Причем себе Мокашов не долил, объясняя, что выпил прежде: пейте, пейте.
Ребята налили ещё, чокнулись.
– За твое здоровье, друг.
И стали рассказывать о своей части, о сержанте – сволоче, но их уважающем.
– Скажи, что ты – мой братан, – говорил один из них и клал руку на плечо Мокашову. И Мокашов пил с ними, слушал и соглашался: да, мол, всё – правильно.
– Пошли, друг, с нами, – говорили они, когда в пять часов отворились двери.
