— Потому что ты трус, — смело выбросила девушка. Несмотря на слабость и боль, мучающая ее, она готова была наброситься на Абрафо, как раненная дикая кошка, но решетка не позволяла ей этого сделать. Все время, что она находилась в неволе, ее не выпускали из темницы. Еду приносили и бросали в клетку, словно в ней был не человек, а держался хищный зверь. Нужду ей приходилось справлять в клетке, поэтому здесь была жуткая вонь. Правда, раз в три дня клетку чистили, а Захру переводили в другую клетку. Все эти предосторожности были вынужденные, маг боялся, что Захра, получив свободу передвижения по лагерю, может потерять свою девичью невинность, а она ему нужна была для его ритуала, девственницей. Поэтому он ограничил ее передвижения, свободу, зная, что в лагере имеется достаточно животных, готовых обесчестить девушку. На слова Захры: «о трусе», Абрафо не испытывал ни ненависти к ней, ни какой-то злобы. Он знал, что она безобидна для такого монстра магии, как он.
— Ты умрешь! — крикнула Захра, она сжимала в руках куклу. Сжав ее со всей силы, так что воск пролез сквозь пальцы, девушка бросила куклу в мага. Кукла зацепилась за решетку, перелетела в коридор и упала у его ног.
— Твоя магия безобидна, хоть ты всю кровь из себя выльешь, — тихо прошипел ехидно Абрафо, его губы искривились в надменной улыбке. — Ты насекомое, я мог бы тебя одним пальцем раздавить.
Он, в общем-то, и намеревался это сделать, но не сейчас. Она была ему без надобности, ведь свою функцию она уже выполнила — он использовал ее чистую душу, для контроля над ее отцом. Теперь он был мертв, и она не была нужна. Убить ее он всегда сможет, но сейчас его тревожила другая проблема, куда более значимая. Он получил отказ. Впервые за всю его жизнь — его отшвырнули, ему отказали, его отвергли. А ведь он так много радовал своих хозяев, преподнося людские жертвы (в искусстве жертвоприношения он был мастером). Но теперь его хозяин отверг его, бросил, оставил одного.
Абрафо, размышляя над возникшей проблемой, отвернулся от девушки и пошел по коридору, как вдруг, позади себя он услышал, полный ненависти, голос Захры.
— Найдется тот, кто убьет тебя, — Захра прильнула к решетке, что бы слова долетели до убийцы.
Абрафо остановился, не поворачивая головы, он спокойно спросил:
— Такой еще не родился на свет.
— Нет, он уже давно родился, — возражала девушка. — Он старше всех твоих Лоа.
— Кто же он? — с сомнением спросил Абрафо, одновременно размышляя над своей проблемой.
— Ты сам знаешь, кто он, — отчаянно ответила Захра. После этих слов она отошла от решетки вглубь камеры и села на голый пол, скрестив ноги.
При этих словах Абрафо вздрогнул, он вдруг вспомнил слова духа Калфу. Абрафо развернулся к камерам, на его лице отразилось желание узнать, откуда пленница узнала то, что ему сказал Калфу. «Она не могла знать этого, — подумал Абрафо». В нем зародился страх, он и подтолкнул его к камере, где спокойно сидела Захра.
— Ты лжешь! — воскликнул Абрафо, словно его кто-то вывел из себя. Его правая рука начала дергаться — это от волнения и он схватил ее левой рукой. Дрожь прекратилась, он успокоился. Этот внезапный нервный срыв с ним произошел впервые. Обычно он знал, что делал, и владел ситуацией, а его жертвы чувствовали себя, словно цыплята в ящике. Но в общении с этой смелой пленницей, он почувствовал себя окруженным собственной решеткой страха.
— Не лгу, — спокойно и твердо заявила Захра из темного угла камеры.
— Тогда откуда ты … — он хотел сказать: «знаешь», но не был в этом уверен.
Захра, немного помолчав, как бы собираясь с мыслями, сказала:
— Я его видела во сне. Он знает, где ты … и он уже нашел тебя.
Воцарилась тишина. Абрафо понял, что ничего не добьется от пленницы, кроме бессмысленного презрения. Он развернулся и пошел к освещенному столу, где рядом находился ритуальный столб.
Абрафо подумал, что раз этот неизвестный дух не обнаружился, то его можно вызвать. Он явился во сне Захры, если она не придумала, значит, и ему он может явиться во сне. Поэтому Абрафо разместился поудобнее, заняв позицию сидя перед ритуальным столбом. Он закрыл глаза, скрестил руки и стал погружаться в глубокую медитацию. Находясь между сном и реальностью, его душа скользила в безбрежном пространстве мрачных грез, вызванных, как он полагал, им. Но на самом деле, его черная душа проникла в далекую глубину собственной памяти, и он оказался в том времени, когда ему было десять лет.
Его отец был колдуном, знатоком магии вуду, практиковавший свое искусство в Конго. Абрафо не был единственным сыном отца, у него был брат, младше его на четыре года. В тот далекий год была засуха, неурожай, люди голодали. Абрафо уже тогда с жадностью изучал отцовское искусство. Его привлекало все тайное и магическое. Он с большим рвением перенимал основы магии. Ему очень не нравилось, когда отец скрывал от него какой-то ритуал, объясняя тем, что он еще мал для этого. Но десятилетнего Абрафо этот запрет не останавливал, он тихонько подкрадывался и в щелочку глядел на таинство магии. Он забирался в комнату отца, когда того дома не было, и читал его записи. Даже производил опыты, словно он настоящий маг. Все это его забавляло и притягивало своей новизной, мистикой, тайной. Он любил докапываться до чьих-то секретов, и высоко гордился тем, что он изучает магию, которая, как он считал, и являлась его второй жизнью — магия выбрала его, а он всецело ей доверял, она его верный путеводитель, бессменный спутник к неведомому. Ну и, конечно же, он не мог быть вне магии и колдовства, и всякий раз, когда отец отказывал ему в знании, он встречал это негодованием, раздражением и даже гневом. Он чересчур ревностно относился к своему недетскому увлечению, и порой не замечал даже отца с братом, отодвигая их на второй план.
Однажды Абрафо запер своего шестилетнего брата в коморке, чтобы тот не докучал ему, не мешал, а сам, в отсутствии отца, пролез в его комнату и с нетерпением, сравнимым с жаждой, прильнул к изучению папиных документов: «О воскрешении мертвой плоти». Отец вернулся рано и застал сына не за тем делом, а маленького брата обнаружил запертым в темной коморке. В тот день отец строго наказал старшего сына — он выпорол его и запретил заниматься магией месяц. Абрафо плакал, переживал, но не из-за плохого поступка, не из-за младшего братика, и даже не из-за боли. Страх потерять, быть отвергнутым от магии, был выше боли и выше родственных уз. Конечно же, в тайне он повторял основы магии, гадал на костях, и однажды кости убитого им цыпленка предсказали ему, что он был избран небесами, и никто и ничего для него не может быть помехой. Тогда он окреп духом и по прошествии месяца вновь принялся экспериментировать и участвовать вместе с отцом в недетских ритуалах.
В один засушливый день Абрафо вместе с братом отправился к высыхающей реке. Абрафо знал тропу, по которой ходить было безопасно. У самой реки, которая значительно сжалась, превратившись в ручеек, братья набрали два кувшина воды, встретив у ее берегов двух зебр, с жаждой утоляющих потребность в воде и прохладе. У реки была небольшая роща, где можно было понежиться в тени. Маленький братец предложил отдохнуть в роще. Абрафо хорошо знал отцовский наказ — не заходить далеко и, в засушливые дни, не заходить в тень, так как там могут отдыхать хищные звери. Но что-то подсказало Абрафо, что ему нужно послушать брата, и они оба зашли в рощу и уселись в тени ее свода. Не прошло и минуты, как они услышали свирепое рычание какого-то хищника. Мальчики обернулись и увидели позади себя гиену, большого, необычного для гиены, размера. Конечно же, Абрафо должен был защищаться и что-то придумать, чтобы спасти себя и младшего братика, но Абрафо и не думал о брате. Тем не менее, он поднял сосуд с водой и бросил его в хищника, оскалившего зубы, словно ехидно и зло усмехался над ними. Кувшин пролетел мимо, вода из него вылилась, а гиена осталась невредимой. Из ее зубастой пасти появилась густая, белая слюна и гиена с жадностью глядела на Абрафо.
