Допили мы шампанское, за мое вино принялись. Отношения совсем родственными сделались. Мы по сути уже и были с ней родственниками, но теперь они сделались не теми родственными, как будто мы просто родственники, а совсем другими, ну, вы ж понимаете. И будь моя воля, не уходил бы я от нее, так здесь бы и остался. Чтобы свеча горела на столе, чтобы ночь зимняя за окном, а мы с ней вдвоем, от всего мира отрезанные, только она да я. И чувствовал, что и ей со мной хорошо, и не станет она гнать меня, если попрошу остаться. Кабы еще эта серая попрошайка возле нас не крутилась, раем бы показалось.
Не знаю, как у нас дальше в тот вечер все сложилось бы, наверное, так, как и надеялся я, но брат ее помешал. Заявился со своей половины, к себе позвал. У них, оказалось, там очередная компания собралась, все никак свадебные возлияния не могли закончить, хоть и два дня уже прошло. Отказаться не могли мы, а потом уже к Зине вернуться неловко было, наглядно получилось бы, скомпрометировал бы девушку, а у нас тут, знаете ли, не столичные нравы, зато языки длинные. Но договорились мы с ней, что я послезавтра приду. Послезавтра, потому что на следующую ночь у нее ночное дежурство выпадало. И я, признаюсь, этого нашего с ней вечера еле дождался, будто мальчишка нетерпеливый. Только вечер нас ждал не обычный, а новогодний, как раз на тридцать первое декабря пришелся. Решили мы с Зиной вдвоем Новый год встретить, без никого. Конечно, не просто это было бы, семейный праздник и все такое, к тому же сразу бы всем себя выдали, но нас это уже мало заботило. Не часто, но бывает так: двое только познакомятся, дни какие-то считанные, для взрослых серьезных людей вообще всего ничего, но знают уже, что никак им друг без друга нельзя.
Короче, дождался я все-таки желанного дня и часа, непременным новогодним шампанским запасся и поспешил к ней. А еще два сюрприза ей приготовил. Колечко ей купил – не обручальное, просто колечко, красивое, с бирюзой, в красивой тоже коробочке с атласной подкладкой, всю зарплату в этот подарок вбухал. А второй сюрприз – маску смешную, буратинскую. Мама сохранила с той поры, когда я в школе еще учился и в спектакле играл. И посмешить Зину хотел, и обыграть свой подарок: мол, не простое золотое колечко это, а золотой ключик, чтобы открылось для меня ее сердечко.
А маска, должен сказать, замечательная была, мы когда-то над ней с мамой три вечера трудились. Над носом буратинским длинным особенно покорпели, чтобы он похожим был и хорошо держался, не отваливался. Мама его для крепости еще и нитками к картону пришила.
Надо бы мне, как принято, попозже к ней прийти, часам к одиннадцати, чтобы старый год проводить и долго нового не ждать, потому что ночь еще впереди. Но я столько ждать не захотел, а правильней сказать, не мог, в девять уже поспешил к ней. С заветным шампанским в руке, с колечком в одном и аккуратно сложенной маской в другом пиджачном кармане. Погода вот только в тот день подкачала. У нас так нередко бывает, совсем обидно, если под Новый год. Вдруг зима денется куда-то, заморосит, снег в грязь и слякоть превратится, всякое настроение отшибает. Но мне не отшибло – вообще ни на что не обращал внимания. Тешился, что скоро Зину увижу, ночь вместе проведем. Лишь об одном одолжении попрошу ее – чтобы ни одного хвоста в нашей комнате не было, пусть она такой новогодний подарок мне сделает.
Встретила меня Зина еще теплей, чем в прошлый раз, в другом уже нарядном платье. На шее у меня повисла, хоть и мокрый я с улицы, сказала, что заждалась. Однако догадывалась, наверное, что я столько дома не высижу, пораньше приду, потому что к нашему с ней застолью заранее все уже приготовила и елочку нарядила. Осталось только гуся, сказала, из духовки вытащить. Не терпелось мне колечко ей подарить, чтобы обрадовалась, чтобы глазки засветились, но сдержал себя. Хотел все красиво сделать, под телевизорный бой курантов. Мы с ней за счастье в наступившем году выпьем – тут я коробочку ей с присказкой своей и вручу.
Разделся я в прихожей, ботинки на тапки, Зиной приготовленные, сменил. Тапки эти, признаться, меня еще в прошлый раз порядком смутили. Зачем, подумал, в доме тапки мужские держит? То есть, понятно, зачем, но мысль, что неизвестно чьи ноги в них уже побывали, удовольствия не доставляла. Тем более что тапки далеко не новые были, разношенные, повидали на своем веку. Но постарался заглушить в себе это, не портить настроение. Входим мы в первую комнату – а там прежняя картина: кошки повсюду, в самых разнообразных местах и позах, а Барон посередине сидит, зенки свои желтые на меня щурит. И вновь то же самое: выгорбился, агрессивно шипит, показалось даже, что сейчас прыгнет на меня. Зина цыкнула на него, тот нехотя, шипеть продолжая, под стол отступил, но оттуда все равно недобро зыркает, не успокаивается.
– Чем-то ты Барону не по нраву пришелся, – говорит Зина. – Даже удивительно.
– Это он меня к тебе ревнует, – шучу.
– Не думаю, – отвечает, – что-то раньше за ним такого не наблюдалось.
Ага, подумал, немало, видно, тут мужиков до меня перебывало, раз она такой вывод может делать. Эта мысль еще неприятней была, чем про тапки, но я снова постарался пригасить ее в себе. В конце концов, понимать должен был, что не к школьнице в гости пришел. Да и какое право имел судить ее за прошлую жизнь, меня ж тогда с ней не было. Но все равно неприятно. Чтобы пар немного выпустить, говорю ей:
– Ты можешь мне сегодня одно одолжение сделать?
– Смотря какое. – Глаза смеются, но видно по ним, что на любое одолжение согласна, и не на одно.
– Пусть, – говорю, – в эту ночь в комнате мы лишь вдвоем будем, без животных.
– И только-то? – уже не одними глазами смеется, – А я уж было подумала…
– Кстати, – спрашиваю, – а как они у тебя, вон их сколько, с туалетными делами управляются? Просто интересно.
– Они у меня приученные, – отвечает, – у меня форточки всегда открыты, вход туда и обратно всегда свободный. И не дома ж им целый день сидеть, это сейчас время такое негулящее, вот они и домоседствуют. И вообще нашли мы, о чем сейчас говорить. Пошли! – Берет меня за руку и в другую комнату ведет. Просьбу мою, однако, выполняет – позаботилась, чтобы никто, кроме нас, за дверью не оказался. Даже той самой ловкой серой кошке проникнуть не удалось.
А в той комнате – сказка новогодняя. Елочка в углу разноцветными фонариками весело мигает, столик вкуснятиной заставлен, никакого гуся не нужно, все мои безрадостные думы напрочь отмелись. И о тапках позабыл, и о кошках – ночь сегодня такая славная, елочка хвоей пахнет, и мы с Зиной вдвоем до самого утра, и никого, кроме нас, и глаза ее так много обещают мне… Я даже телевизор выключил, чтобы песенками своими нас не отвлекал. До двенадцати еще далеко, за стол садиться рано, но знал я, что скучать нам не придется.
– Сними пиджак, – говорит Зина, – и галстук тоже сними, расслабься, считай, что ты у себя дома.
Я Зининому совету следую, постарался лишь пиджак так на спинку стула повесить, чтобы маска не выглядывала, сразу же подхожу к ней, обнимаю, а ноги сами меня к ее тахте несут. Она от поцелуев не уклонятся, но шепчет мне:
