– Как… ждали? – изумилась Лида. – В каком смысле?
– В прямом. А ты что, правда не думала об этом?
– Нет.
– Надо же! А весь музей давно говорит. Ты доктор наук…
– Да не одна же я доктор!
– Лид, да всем остальным по сто пятьдесят лет! А он сам молодой, на кой ему старпёры! Давай, не дрейфь! Наконец нормальный человек в начальстве будет. И зарплата опять же.
– Ну что – зарплата…
– А что?! Раз в десять побольше твоей!
– Да ладно!
– Что – ладно? Ну, твоей, может, и не в десять, ты ж завотделом, а моей так точно в десять! И премии всякие. У меня подруга в бухгалтерии работает, знает. А ты что, не спросила, что ли, про зарплату?
– Да неудобно как-то…
И «металлическая» девушка подумала: все-таки археологи очень странные люди – надо же, про зарплату не спросила!
– Нет, правда в десять раз больше? Это же… Это несправедливо!
– Несправедливо! Конечно. Вот давай, будешь начальством и добейся, чтобы справедливо было. Флаг тебе в руки! А вообще – поздравляю! Ладно, пойду. Вон твой идет.
В конце холла показался Марк.
– Откуда ты знаешь?! Что… мой?
– А вы что, скрываете?
– Да нет, просто… не афишируем…
– Ну, я – могила. Но вообще и так все знают. Пока!
– Артемида! Ты что, куришь? – Марк вытаращил на нее глаза. – Что это ты?
– Марк, ты представляешь? – сказала Лида растерянно. – Оказывается, все в музее знают, что ты… что я… что мы с тобой… вместе!
– И поэтому ты куришь?!
– Да… Нет! Я забыла! Увидела тебя и забыла! Слушай, ты сейчас будешь смеяться: директор предложил мне быть замом по науке!
Но Марк не засмеялся. Он обнял Лиду и поцеловал – прямо на глазах у трех куривших рядом охранников.
– Вот! А я что говорил! Горжусь тобой, Артемида! Давай, вперед! Это прямо для тебя дело!
– Ты думаешь? – с сомнением произнесла Артемида. Что ж такое-то? И Марк туда же…
Они впервые ехали домой вместе. Марк всю дорогу до метро ворчал, зачем Лида сама тащила такую тяжелую сумку, не зная, что часть книг она еще выложила и оставила на работе. «Говорил же тебе – давай встречу, так нет, все сама!» Лида поцеловала его прямо на эскалаторе и в вагоне держала за руку, радуясь, что теперь все можно: и поцеловать, и за руку взять, и голову на плечо положить. «Наверно, это плохо, что я так счастлива?» – думала она, но ничего не могла с собой поделать.
Илька так обрадовался, увидев их вдвоем, что тут же схватил обоих за руки и всю дорогу подпрыгивал, зависая в воздухе, и радостно рассказывал, не умолкая ни на секунду, о каких-то драконах, в которых «не верит Дениска, и Настя не верит, и даже Вероника Михална не верит, ты представляешь?!».
– Пап, а пап! Ты же говорил, из драконской крови краску делали, да, пап? А они не верят! Мам, ты веришь в драконов?
– А как же! Что за драконы-то?
Марк засмеялся:
– Да это я ему рассказывал, из чего делаются краски. Драконова кровь – на самом деле смола драконова дерева. Оно из породы агав, на Канарских островах растет. Дерево он не запомнил, а дракона – пожалуйста!
– Мам, а мам! Ты знаешь? Мам!
– Илька! Хватит виснуть, иди нормально. У папы сумка тяжелая.
– Мам, а еще краску из жучков добывают!
– Из жучков? Правда, что ли?
– Кошениль называется, – подтвердил Марк.
– А еще… – Теперь Илька держал за руку только Лиду и бежал вприпрыжку. – Мам, не иди так быстро, а то я думать не успеваю. Ты знаешь Геркулеса?
– Ну, не так чтобы очень близко…
– Его собака нашла пурпур!
– А у Геркулеса была собака?
– Была!
– Действительно, почему это Геркулесу не завести себе собаку…
– Она нашла ракушку, а в ней был пурпур, и у нее зубы стали красные! И люди научились добывать пурпур! Знаешь, сколько надо этих ракушков? На одну крошечную граммулечку надо мильон мильонов ракушков! Пурпуррррр!
– Ох, Илька!
– Да он все верно пересказывает, Лид! Самая дорогая краска в мире, правда.
– Морочите вы мне голову…
Дома Лида с наслаждением влезла в ванну, а когда сушила волосы феном, к ней поскребся Илюшка:
– Мам, а мам! Ты скоро выйдешь?
Лида открыла ему дверь и обняла – Илька уцепился за нее руками и ногами, повиснув обезьянкой:
– Я соскучился!
– Я тоже, родной!
– Мам, а знаешь что?
– Что, милый?
– Ты не будешь сердиться? – Илька тревожно заглянул ей в глаза. – Мы с папой про Вику разговаривали! Но он сам начал, правда! Это ничего?
– Ничего! – Лида поцеловала его. – Ничего! Папа сильно расстроился?
– Нет! Он совсем не расстроился! Он улыбался! Он сказал, что я молодец почему-то! Почему, я не понял. Мам, а папа… папа теперь все время будет с нами жить, да?
– Да.
– Ура! Ура! – Илька даже подпрыгнул. – Мам, ты не думай, мне Патрик тоже нравился, правда! Он смешной. Но ведь это же – ПАПА! Он лучше всех! Мам, а еще папа сказал, что я… фи-ло-соф! Это кто такой, мам?
– Философ! Это греческое слово: «фило» – любить, «софос» – мудрость. Получается: любовь к мудрости. Философ – человек, который много думает, размышляет о разных серьезных вещах…
Лида расчесывала волосы, а Илька сидел, болтая ногами, на стиральной машине.
– А разве не все люди думают?
– Хочется надеяться, что все. Но знаешь, кто-то думает о том, как бы заработать побольше денег, кто-то… не знаю… ну, о футболе, например. Понимаешь? А философы думают о главных вопросах.
– О жизни и смерти, да? – тихо спросил Илька.
Лида погладила его по голове:
– Да, родной. Один философ – он жил очень-очень давно – говорил так: «Жизнь подобна игрищам. Иные приходят на них состязаться, иные – торговать, а самые счастливые – смотреть. Так и в жизни иные, подобные рабам, рождаются жадными до славы и наживы, между тем как философы – до одной только истины». Понимаешь?
– Да-а… – задумчиво произнес Илюшка. – А я люблю смотреть! На разное красивое. На тебя!
Лида засмеялась, а в коридоре рассмеялся Марк, который давно уже прислушивался к их разговору.
– Идите ужинать, философы!
За ужином Лида начала так ужасно зевать, что Марк сказал:
– Давай-ка ты поспи, а мы с Илькой порисуем.
У них была любимая «рисовальная игра»: Марк брал большой лист ватмана, и они с сыном по очереди рисовали фломастерами – каждый продолжал рисунок другого. Кружок, к которому Илька пририсовывал треугольник, а Марк – смешные ножки в ботиночках. Это было немножко похоже на шахматы – они подолгу обдумывали свои «ходы», а иногда просто валяли дурака, хохоча и рисуя, что в голову взбредет. В результате получались вполне сюрреалистические картинки. Лида называла эти графические ужасы «кракозябрами» и прибирала самые выразительные.
