Но это все отвлекло внимание от окна лишь ненадолго. Подполковник, дожевав свой бутерброд, вытер руки о штанины, подошел к окну и открыл его шире. И это действие стало словно бы командой. В воздухе что-то завибрировало, вздрогнуло, и эта дрожь атмосферы дошла до сознания диверсантов раньше, чем они осознали причину, услышали и увидели то, что происходит.
Дом тоже задрожал. И в вольере завыли обе собаки. И только потом раздался оглушающий грохот.
Диверсанты смотрели в окно, не отрывая взглядов от квадратной коробки морга. Эта коробка имела мощные, армированные металлом, бетонные стены, но слабое перекрытие, и потому основное направление взрыва пошло вверх. Взрывная волна словно бы из орудийного ствола вырвалась и выбросила в высоту все, что могла выбросить. Взрыв произошел в подвальном помещении. Крыша вместе со всем содержимым первого этажа, кабинетами, мебелью, оборудованием, людьми, которые там могли находиться – все это поднялось на пару десятков метров над землей и не рухнуло вниз, а разлетелось в разные стороны.
– Ни хрена себе, гранатка в трехлитровой банке! – в восхищении испугался украинский подполковник. – Чуть до нас не долетело. Ну, ты, профессор, даешь…
Полковник Василь перевел слова украинского диверсанта. Али Саид не понял, ругают его или хвалят. И потому переспросил. Василь, в свою очередь, переспросил подполковника.
– Я от такого просто охренел! Никак не ожидал эффекта ядерного взрыва…
Видимо, в самом морге и вокруг него было слишком много слежалой многолетней пыли, и пылевой столб поддерживал некоторое время в воздухе дымовое облако, что создавало эффект «ядерного гриба».
– Как думаешь, Иван Наскоков мог там уцелеть? – нарочито серьезным голосом спросил профессора майор Гризли.
– Если и уцелел, то все равно не даст против нас показаний. Его не мог не восхитить сам «гриб». Здесь такие никогда не росли, – за Абу Саида ответил полковник Василь.
– Ваша работа, значит… – сказал, неслышно войдя и глядя за окно через плечи диверсантов, хозяин дома.
– Наша… – признался подполковник.
Гризли тихим голосом переводил почти на ухо Абу Саиду.
– Мешали?
– Сильно мешали. Представляли угрозу!
– Хорошо бы такое повторить в районной милиции и в СБУ.
– Мешают?
– Сильно мешают.
– Когда совсем достанут, обращайся. Поможем… – пообещал подполковник.
Время уже приближалось к вечеру. Небо на востоке начало темнеть тяжелыми тучами.
– Пора ехать. Наши уже должны к машине подходить. Я приказал, – майор Гризли повернулся в сторону лестницы, словно сообщая хозяину дома, что сегодня они никого больше взрывать не собираются, ни райотдел милиции, ни районное отделение СБУ. Разве что, если попросят, займутся на досуге…
– Звони, если что… – попрощался с хозяином подполковник группы украинских диверсантов. – Нам сейчас пора возвращаться. У меня сегодня две группы должны с той стороны вернуться, – он посмотрел на часы. – С наступлением темноты я должен их на месте «перехода» встречать.
– Что, сами заблудиться могут?
– До разделительной линии сотня километров. Подошвы сносят, пока дойдут. Я их и отправлял, я их и встречу.
Он пожал хозяину дома руку. Остальные уже спускались по лестнице в просторный холл первого этажа. Во двор все вышли, памятуя, что собаки находятся в вольере. Собаки и правда были там, и лаяли в бессильной злобе, не имея возможности добраться до незнакомых людей. Недавний испуг, вызванный взрывом и вибрациями воздуха, только сильнее разозлил собак. Они тоже испуга стыдятся. Хозяин закрыл за гостями калитку и сразу прошел к вольеру, чтобы выпустить своих любимцев во двор. Это было видно сквозь решетку забора…
Глава двенадцатая
Я проводил взглядом батальонных разведчиков, которые быстро двинулись в обратную сторону. Торопились… Возвращаться всегда приятно, а возвращаться с такими трофеями приятно втройне. Поставленная командованием задача была выполнена блестяще!
Казалось бы, что мне на них смотреть, когда время так дорого именно мне, но откуда-то взялось чувство ответственности за этих парней, еще недостаточно обученных, но уже выполняющих сложные операции только на одном, мягко говоря, энтузиазме. Обстоятельства их, проживших здесь жизнь, заставили все личные дела отбросить и взяться за оружие. Я был профессионалом, а они профессионалами не были, но тянулись, чтобы научиться хорошо воевать. Отсюда и моя ответственность за них. И потому я не только смотрел, как они скрываются в темноте, но и бинокль свой поднял, чтобы убедиться, как следуют разведчики разминированному «коридору».
Они шли нормально, двигались достаточно быстро и в правильном направлении. И только после этого я, переведя дыхание, стал просматривать другую сторону – сторону, в которую мне предстояло двигаться. Там впереди было и минное поле, которое необходимо было преодолеть, пусть и по подготовленному специально для меня «коридору», были и окопы, где мог, надеюсь, на свою беду, проснуться часовой, были и тылы, которые часто прикрываются подразделениями националистических батальонов, чтобы не допустить отступления. Впрочем, подобное прикрытие выставлялось во время боевых действий. Во время хрупкого и постоянно нарушаемого с той и с другой стороны перемирия подобного прикрытия быть не должно.
Я на всякий случай приготовил свою проволоку, которой искал мины около пулеметной точки – вдруг кто-то там, впереди, обнаружится, и придется обходить минное поле не по «коридору», обошел вокруг самой точки, закрыл глаза первому убитому мной пулеметчику – не к чему ему, мертвому, так в небо смотреть. У мертвецов глаза должны быть закрыты сразу, иначе потом закрыть окаменевшие веки будет невозможно. Подумалось о том, кто закрывал глаза моему отцу. Наверное, мама. И двинулся вперед. Но почти сразу понял, что пересек устоявшуюся, хотя только слегка утоптанную тропу. Наличие тропы было понятно. Раз в неделю ею пользовались пулеметчики. Приходила одна смена, уходила другая. Может быть, пулеметчики время от времени за продуктами ходили. Брать с собой сухой паек на неделю – верный путь к язве желудка. Хотя никаких предметов для приготовления пищи я внутри пулеметной точки не видел. Но пищу вполне могли готовить и где-то в стороне, в какой-нибудь специально вырытой яме, чтобы отвести от самих пулеметов возможность минометного обстрела по струе дыма. Там же, возможно, и всякий мусор, отходы зарываются. Или просто складируются в яму. Иначе остатки пакетов от сухих пайков наверняка валялись бы на территории пулеметной точки. Но там я не видел даже бака с водой. Пусть у всех пулеметчиков были с собой фляжки. Но ведь каждый день не будешь бегать на базу своего батальона, чтобы фляжки водой наполнить. Или хотя бы самогонкой.
Но тропа существовала, и она должна была провести меня через минное поле точно так же, как «коридор». Конечно, это большая оплошность «укропов», оставлять такую тропу. Но они оплошностей в этой войне допускают столько, что эта должна показаться им слишком небольшой. Я пошел по тропе, включив определитель оптической активности, да и сам биноклем несколько раз пользовался, чтобы определить линию «укропских» войск. Когда определил, когда увидел часового, сам оставаясь невидимым, я проверил, насколько хорошо вытаскивается из ножен мой стреляющий нож, и понял, что линия минирования вот-вот должна кончиться. Но я все же подстраховался, прошел на добрых два десятка метров дальше, чем следовало, и только после этого стал думать, следует ли мне с часовым связываться. Часовой, как я видел в тепловизор, сидел на пригорке, вместо того чтобы прогуливаться вдоль окопов, и разговаривал по телефону. Поскольку человек я не кровожадный, я решил оставить ему возможность договорить, и даже еще несколько раз позвонить. И двинулся от часового в сторону, легко перепрыгнул окоп неподалеку от блиндажа, где, вероятно, спали другие солдаты, может быть, даже солдаты караульного взвода, поскольку из трубы, только слегка выступающей над блиндажом, шел белый в ночной темноте дымок. Там кто-то не спал. Блиндаж, видимо, отапливали, хотя в такую погоду можно было бы и не топить. Впрочем, там могли и какую-то еду готовить, хотя готовить завтрак было еще рано, а готовить ужин поздновато. Любопытствуя, я подошел ближе и понюхал дым. Нос мой никогда меня не подводил. И я сразу определил – в блиндаже гнали самогонку. А ночью, видимо, потому, чтобы никто не заметил и потом не пришлось ни с кем делиться.
