При этом маневре Величко мешком вылетел с заднего сиденья, но, к общему удивлению, приземлился удачно, на обе ноги, продемонстрировав при этом хорошую координацию движений и немалую склонность к рискованным акробатическим этюдам. После своего классического сальто-мортале он даже слегка присел и выставил вперед руки, показывая, как настоящему циркачу следует покидать транспортное средство на развороте.
– А если бы чебурахнулся? – неодобрительно спросил командир. – Во-первых, не смог бы сделать доклад о результатах разведки, во‑вторых, не принял бы участие в завтрашней операции, в‑третьих, доставил бы товарищам кучу неприятностей. Копать могилу в мерзлой земле – дело не самое захватывающее, я тебя уверяю.
– Обижаешь, командир, – сказал лейтенант. – Я же не специально вылетел, а чисто по-человечески упал, но вывернулся из такого сложного положения удачно, со свойственным мне природным артистизмом. Только и всего. Эту вину беру на себя без ложной скромности, поскольку грех такой за собой знаю с пеленок.
– Пойдем в помещение. Ты замерз, наверное, на ветру. Чайку глотнешь и расскажешь. Иван Иванович, ты тоже, конечно, продрог на этой технике и не откажешься согреться. Пойдем, Емельяна Герасимовича послушаем. Он любит красивые речи толкать. С артистизмом, свойственным ему с самого детства. Надеюсь, до утра не затянет.
Казак зевнул, прикрывая широкой ладонью не только рот, но и половину бороды, и пошел в помещение первым. Он очень рассчитывал, что чай еще не успел остыть.
Пока прибывшие пили чай, дуя на него через вытянутые трубочкой губы, и согревали руки о металлические кружки, Сергей Ильич с Виктором Юрьевичем прогуливались по просторной комнате, вокруг ящиков с привезенным оборудованием, оружием и боеприпасами. Помещение по большому счету сейчас напоминало склад. Оборудования, оружия и боеприпасов хватило бы на проведение маленькой локальной войны.
Отправляясь в Новороссию, волкодавы не знали, что может сгодиться, а что вообще окажется лишним. При этом ничего не могло считаться балластом, потому что боевая группа ЧВК планировала не единичную акцию, а проведение целой серии операций.
Возвращать неиспользованный груз в Москву никто, конечно, не намеревался. Он передавался ополчению. Но пока речь шла только о квадроцикле. Да и тот перешел под управление начальника разведки батальона весьма условно, без всякой документации.
Чай наконец-то свое дело сделал, согрел приехавших.
– Похолодало сильно, – заметил лейтенант.
– И дорогу подморозило, – проговорил Иван Иванович. – Ехать скользко. На квадроцикле еще нормально, а на машине!..
– Да и на грузовике пока терпимо, – не согласился Величко. – Было, по крайней мере. Особенно без дороги.
– Рассказывай! – приказал Лесничий. – Не в цирке!
– Начало не шибко интересное. Как планировали, так и получилось. Мне Стерх шесть человек выделил. Всех нас переодели. Правда, мундиры дали очень уж грязные, вонючие. Эти нацгвардейцы, по-моему, с прошлого года не мылись, если они тогда существовали. Блохи, конечно, кусали, но вшей вроде бы не было. Только очень уж потом все пропитано. Даже хрустит. Но это лучше, чем запах малодоранта. А его тоже пришлось понюхать. Воняло уже не так сильно, как здесь, но близкий контакт вызывал абстинентный синдром. Как после крутого запоя. Дальше. Как мы договорились, засаду машине устроили на самом жутком, какой только в кино бывает, повороте, где скорость приходится до предела сбрасывать, иначе в ближайший забор обязательно въедешь. Там он металлический, весь измятый. В него постоянно, похоже, машины втыкаются. А дом за забором всего в метре стоит. Тоже под угрозой сноса. Хороший грузовик и забор сомнет, и стену дома уронит, чтобы от дождя под крышу нырнуть. Боюсь, хозяева от этого забора и уехали, а не от войны. Правда, им миной половину дома все-таки разворотило. Но вторая стоит, своего грузовика дожидается. Там даже жить можно. Кто знает этот поворот, тот старается ползком ехать. Так местные говорят. Заранее было решено, что на повороте я дам короткую очередь. Так, чтобы пули между водителем и пассажиром в кабину вошли. Стекло разрисую. Это даже в темноте хорошо заметно. А внутри сиденья для наглядности мы сразу залили сиропом от вишневого варенья. Я вовремя банку у ополченцев увидел и вспомнил, что такой сироп в кино используют. Он сильно на кровь смахивает. Короче говоря, устроились мы на повороте, ждем. Я попросил ополченцев тесно друг к другу не садиться, а то подстрелю ненароком. График движения сам расписал. Конкретно. Все, вплоть до допустимой скорости. Приехали они вовремя. Постарались. Я очередь дал. Удачно. Пробило кабину, кузов, щепки на головы матрасникам полетели. Часовые в кузове тоже по передним углам сидели. Связанные пленники на полу валялись. У большинства глаза уже, кстати, приоткрылись, как мы и планировали. Только слух еще не появился. Выстрелов они не слышали, но действия видели. После моей очереди водитель совсем скорость сбросил и легонечко в дерево въехал. В мятый забор не стал. Перед ним яма водой намыта, из нее потом выбираться было бы трудно. Отстрелялся, значит, я. Ополченцы в кузове тоже начали палить поверх кабины. Они заранее знали, где мы, и только ветви над нашими головами пулями срезали. Потом, когда я угол кузова очередью расщепил, один за другим вывалились на дорогу. Хорошо падали, картинно. Наверное, американское кино любят, потому что в настоящем бою так не падают. Но наши матрасники тоже на своих фильмах воспитаны. Ничего не заметили. Да и смотреть лежа им не сильно удобно было. Связывали их на совесть. Все хорошо прошло, короче. Беда только в том, что один из ополченцев сильно ушибся, когда из кузова вываливался. Кожу на лбу себе до кости рассек. Перестарался, войдя в роль. Грохнулся о землю картинно, эффектно. Хотя можно было бы и без этого обойтись. Матрасники за борт смотреть тогда еще возможности не имели. Зато потом этот парень на спине лежал без движений. Все лицо в настоящей крови было, и рана на лбу открытая. Красивая картина! Он молодец, даже не пошевелился. Терпел.
– Жив хоть остался? – спросил Иващенко.
– Жив, даже трезв. Мы ему потом лоб сразу зашили, – объяснил Иван Иванович Иванов. – Но шрам на всю жизнь знатный останется. Рана широкая. Будет что внукам показать. – В голосе начальника разведки батальона чувствовались нотки зависти.
Командир смотрел на Величко так, словно требовал продолжения.
Лейтенант это понял.
– Когда с ополченцами вроде как было покончено, мы сразу к машине бросились. Все семеро. Я первым в кузов заскочил, свистнул, других позвал. Матрасники, которые меня увидели, пытались что-то сказать. Я парням крикнул: «Американские дрова везут». Специально. Для проверки. На это никто из «гусей» не среагировал. Слух ни к кому еще не вернулся, да и русского языка эти козлы малограмотные не разумели. Но смотрели они на меня вытаращенными зенками, прямо как на черта из табакерки. Я же не мог знать, что они глухие, поэтому стал спрашивать. Меня кивками направляли в самый конец кузова, к заднему борту. Так я до полковника Коллинза и добрался. Но он же без погон. Поэтому я к нему никакого почтения не проявил. А полковник, как оказалось, свободно владеет нашим языком, пусть и с акцентом, но говорит вполне внятно. Он у меня спросил, кто мы такие. Я вопрос понял и посветил фонариком на нарукавную эмблему национальной гвардии. Коллинз остался удовлетворен. Он представился сам, назвался просто командиром и сказал, что его группа была захвачена русским спецназом. Я удивился, стал ему объяснять, что русским спецназом здесь и не пахнет, но он все равно меня не слышал. Время шло. Пора было сматываться. Я своих парней позвал. Ножи у всех были. Стали веревки резать. Запашок от матрасников шел, надо сказать, еще тот. Они, похоже, в дополнение ко всему самостоятельно в штаны наложили. Но в кузове вонь уже частично выветрилась. В дороге продувало. Мы, короче говоря, стерпели, разрезали веревки, помогли этим козлам из кузова выпрыгнуть. У них руки и ноги затекли, почти не работали. Как их в таком состоянии пешим ходом вести? Передвигаются-то еле-еле. Собак бы на них спустить, побежали бы. Но где здесь псов найдешь? Воспользоваться машиной я не предлагал, подталкивал полковника к такому решению, рукой направление показывал, куда нам всем якобы бежать нужно. Полковник сообразил. Достал из рюкзака свой планшетник, но у него на клавиатуре нет русской раскладки. Тогда он латинскими буквами стал наши слова стучать. Крупно, словно это я был слепым, а не они. Спросил меня, что с машиной. Я в ответ плечами пожал. Водителя, пассажира и двух парней, упавших из кузова, мои ребята заранее подальше оттащили, чтобы матрасники их пинать не стали. Короче говоря, обменялись мы с полковником мыслями. Я послал его посмотреть, что с машиной. Ключи оказались на месте. Коллинз сел за руль, сразу завел движок и отъехал от дерева. Я глянул, бампер помят, но радиатор цел. Поехали. Водитель из Коллинза, надо сказать, еще тот. Он нас не щадил. Поселок полковник, похоже, по карте знал. Пролетел по улицам, как на звездолете. На поворотах колеса от дороги отрывались. Перевернуться рисковали. Это он так со страха гнал. Хотя погони я не заметил. Ехал полковник тем же маршрутом, что и мы вечером, когда беспилотник запускали. Наверное, это самый близкий путь. Он его хорошо знает. Хотя бы по карте. Короче говоря, полковник через холмы проехал без блужданий. Сразу, как к базе начали спускаться, на нас несколько прожекторов направились. Я в кабине сидел рядом с полковником. Он какой-то сигнал фарами подал. Для меня это было похоже на простое мигание, но в нем имелся определенный смысл. Я через стекло видел, как в кузове несколько «гусей» встали и лапами замахали не на прожекторы, а на будку, где дежурный сидел. Но прожекторы так и не выключили. Вели нас под светом до самого двора, да и потом, когда мы уезжали. Прожекторами, как мне показалось, автоматика управляет. Компьютер, наверное, следит. Зацепили лучом, зафиксировали, и дальше компьютер уже сам не отпустит. Это как в авиационном прицеле. Подозреваю, с прожекторами спарены пулеметы. Один освещает, другой в автоматическом режиме расстреливает. Хотя я не понимаю, какая разница пулемету с дистанционным управлением, светит прожектор или нет. Это же не человек стреляет.
