До штаба батальона добирались вместе с машиной, на которой пострадавшей половине взвода Серго прибыла смена, как и самому командиру взвода. И заместитель командиру нашелся, и даже, как Сергею Ильичу показалось, вполне деловой, толковый парень, который был в курсе всех дел на посту, и потому его отдельно вводить необходимости не было. Сменщик сразу стал расставлять людей для производства ремонтных работ у стены и на пулеметных гнездах. Кран с тягачом обещали прислать после рассвета, с началом рабочего дня. Но дожидаться прибытия техники «волкодавам» необходимости не было. Поехали уже вскоре. Но непонятно было, кто кого в этой дороге сопровождал, кто кому показывал путь, кто кого и от кого охранял, хотя, скорее всего, все вместе они и осуществляли полезные друг для друга функции. А без помощи «волкодавов» раненым трудно было бы даже в кузов забраться, хотя «волкодавов» в этой ситуации вполне могли заменить вновь прибывшие. Ехали одной колонной. Серго в микроавтобусе Лесничего сразу за местным грузовиком. Миновали несколько постов, где батальонную машину знали, и вместо проверки документов предъявлялась приветственно поднятая рука водителя грузовика, который ехал первым. В военной обстановке такие действия Лесничий назвал бы бардаком. Но вслух высказывать своего мнения не стал. Должно быть, официально объявленное перемирие расслабляло ополченцев, хотя все понимали, что противник перемирие использует только для перегруппировки и усиления своих сил и не брезгует при этом ударами исподтишка. Как сегодня случилось с постом, где дежурил Серго.
Штаб батальона располагался в нескольких блиндажах, перекрытых не бревенчатыми накатами, а обыкновенными строительными пустотными плитами перекрытия. Использовали, видимо, то, что было под рукой. Для утепления бетонные плиты поверху засыпали полуметровым слоем земли. Может быть, и под этим слоем какой-то утеплитель положили. По крайней мере, так подумалось, когда «волкодавы» вошли в блиндаж. Там было не просто тепло. Там было жарко. Печки-буржуйки, которые топили, видимо, каждую ночь до утра, набирали в блиндажи тепла на целый день до вечера. Принцип, согласно которому печи топились только по ночам, остался, скорее всего, со Второй мировой войны. Современные приборы без труда засекут дым даже самой темной ночью. И время суток не станет спасением. Тем не менее правило это соблюдается.
Встретить «волкодавов» вышли четверо. Один из них выделялся не только тем, что занимал место впереди других и по центру, как и полагается старшему по должности или званию, но и фигурой. Ростом Надкалиберный был, наверное, с Иващенко. То есть точно за сто девяносто сантиметров. Может быть, даже сто девяносто шесть, как сам Виктор Юрьевич, но широченные мощные плечи и крепко сбитый торс, скорее всего, внешне понижали рост комбата. Иващенко рядом с Надкалиберным смотрелся бы стройным и тонким танцором, хотя тоже имел достаточно широкие плечи. Но в жесткости телосложения Надкалиберный, вне всякого сомнения, Иващенко уступал. Однако свой позывной Надкалиберный, вне всякого сомнения, оправдывал с лихвой. Человека такой комплекции не каждому удается в течение всей жизни повстречать. И, как обычно бывает у крупных людей, комбат являлся носителем достаточно доброго лица, хотя лицо вовсе не обязательно говорило о непременно добром нраве или слабости характера.
Знакомство прошло легко, как обычно бывает в боевой обстановке.
– Место мы вам приготовили… – сказал комбат. – Сразу можем туда поехать на вашем транспорте. Не знаю только, устроит – нет… Кому-то место может показаться неприятным, но, на мой взгляд, это лучшее, что сейчас можно найти. Кроме этого, есть места лишь в подвалах жилых домов, но там часто местные жители прячутся. Могут визитами надоедать. Охрану там выставлять сложно. Да и постреливают по жилому сектору чаще, чем по нашим позициям. Как только обстрел начинается, все сразу по подвалам бегут.
– Сейчас же перемирие, – напомнил Кравченко.
– А им плевать. Их командиры этого перемирия не подписывали и потому частенько шмаляют. И в основном по жилым районам. Потому лучшее место для вас, что я уже говорил.
– А что там, конкретно, неприятного? – спросил Величко. – На мой взгляд, самое неприятное, если нас устроят в общественном туалете. Аромат во время обеда будет не тот. Остальное мы вытерпим.
– В местных поселках и в лучшие времена про общественные туалеты никто и не слышал, – успокоил Надкалиберный снайпера. – Мы чуть лучше подыскали и устроим вас в подвале бывшей церкви. Церковь, кстати, семнадцатого века. Кирпичная кладка – жуткая по крепкости… Но укры разбомбили ее прямо во время службы. Ракетой с самолета ударили. Большевики вот снести не смогли, хотя несколько раз пытались, но только купола поснимали. А укры само здание порушили. Ракета прямо в стену ударила. Но подвал остался цел.
– Между делом молиться бум… – пошутил Редька. – Не вижу на горизонте ни одного неприятного момента.
– Увидишь, – с легкой угрозой, не принимая легкомысленность сказанного, пообещал комбат. – В подвале два крыла. Одно вам отводится. Во втором располагаются старинные склепы. Говорят, привидения порой гуляют…
– Нас это устроит, – согласился Лесничий. – Я слышал, привидения пулеметы не любят. К тому же мы не надолго там застрянем. Поехали, чего ждать…
Глава четвертая
Оксана Килька, жена российского уголовника Опанаса Кильки, в отличие от мужа, внешне на натуральную кильку походила мало. Разве что лицо имела красное, как килька, вынырнувшая из банки с томатным соусом. А если уж брать обитателей различных вод, то Оксану скорее можно было бы отнести к семейству бегемотов с лягушачьим лицом. Высокая, не просто крупная, а округло-толстая, она встретила Виктора Юрьевича не слишком приветливо и даже ворчливо, хотя сразу посадила за стол, чтобы накормить вместе с двумя дочерями, внешне схожими с матерью. От Опанаса Кильки дочери ничего не унаследовали. Он как был внешне низкорослым, худосочным и почти изможденным человеком, таким и остался, хотя модным в последние годы тюремным туберкулезом, как говорила его медицинская карта, не страдал. Иващенко, согласно разработанному плану, не должен был ни под каким соусом, даже под томатным, проявлять никакой интеллигентности и по возможности предстать перед Оксаной в образе авторитетного немногословного уголовника. Говорить предельно мало и категорично, да и то лишь отвечая на вопросы, но не проявляя в разговоре инициативы. К самой Оксане обращаться следовало только по сугубой необходимости. Она женщина говорливая и с фантазией, может разнести по округе даже то, чего у Иващенко и в планах не было. Впрочем, Иващенко знал авторитетных уголовников лучше, чем высокопрофессиональные психологи ГРУ, разрабатывающие для него индивидуальную манеру поведения. Знал и таких, каким он должен был показаться Оксане Кильке согласно «легенде». Знал и других, почти ласковых, мягких и многословных до поры до времени. Из тех, кто мягко стелет с тем, чтобы кому-то потом невозможно было уснуть.
Оксану, конечно, волновало то, когда Опанас сможет домой вернуться.
– Год и три, кажется, ему осталось, – коротко сказал Иващенко.
– Так до конца и будет? И раньше не отпускают?
