– Милая моя фея, – сказала она, – я хочу предложить тебе нечто. Княгиня ездила навестить Рауля; он чувствует себя хорошо, и для окончательного выздоровления доктор посылает его в Биариц на морские купания. Так как это освобождает тебя на шесть месяцев от обязанности невесты, не хочешь ли ты поехать с нами в Неаполь? Отец и тетушка едут в Виши, так что ты будешь одна со мной и Рудольфом. В тишине, среди чудной природы и вдали от докучливых людей ты спокойно отдашь дань заслуженному сожалению бедному умершему и запасешься новыми силами, чтобы честно выполнить твои обязанности относительно живого. Он не виноват в твоем горе и тоже достоин твоей любви.
Валерия ухватилась за это предложение. Надежда провести несколько недель на полной свободе и думать о Самуиле, не будучи вынужденной скрывать от Рауля свои мучительные чувства, казалось, возвратила ей силы. В ней проявился интерес к жизни. Она торопила, насколько возможно, момент отъезда и объявила, что готова ехать к доктору, чтобы проститься с женихом. Рауль встретил Валерию с такой глубокой трогательной радостью, что молодая девушка не имела ни духу, ни желания выказать ему холодность. Как любящая сестра, ответила она на его поцелуй и искренне порадовалась его заметному выздоровлению.
Напротив того, Рауль был очень встревожен бледностью и изнуренным видом невесты, но доктор успокоил его обещанием, что, возвратясь из Неаполя, она будет свежа, как роза. Было решено, кроме того, что в конце августа все съедутся в Пеште и 15 сентября состоится свадьба молодой четы.
Затем Рауль предложил Валерии пройтись с ним, и та с улыбкой согласилась. В первый раз после памятного вечера на балу молодые люди были одни. Рауль шел медленно, казался озабоченным, и разговор их часто прерывался. Валерия, считая, что молчание утомительно, предложила ему отдохнуть в роще. Они сели на скамейку, окруженную кустами роз. Она сделала два букетика и один из них дала Раулю. Тот удержал ее руку и, прижимая к губам, сказал:
– Прежде чем мы расстанемся, дорогая моя, мне хотелось спросить тебя. Когда в первый раз я говорил тебе о моих чувствах, ты отказала потому, что была уже связана. Потом я узнал от моей матери, что, повинуясь тяжелой необходимости, ты обручилась с человеком совершенно иного и низшего слоя общества, что и дало возможность порвать это обстоятельство. Но я бы желал знать из твоих уст, любишь ли ты его? Подобные случаи бывают, так как сердце не признает сословных перегородок. Если это так, Валерия, то признайся мне откровенно, и, несмотря на страстную любовь, которую ты мне внушаешь, я возвращу тебе свободу без враждебного чувства, так как легче вовсе отказаться от женщины, чем жениться на ней, когда сердце ее принадлежит другому. Я хочу и надеюсь, Валерия, овладеть со временем всей твоей душой, но только в том случае, если душа эта совершенно свободна.
Слова князя и его тревожный взгляд смутили ее. Что было ей отвечать? Признаться, что она любит умершего, и тем пробудить в этой молодой, чистой, впечатлительной душе ревность, ввергнуть ее в ту бездну адских мук, которые она сама испытала? Нет. По совести она могла сказать, что жившее в ее сердце дорогое воспоминание не было опасно для живого, и она, протянув обе руки жениху, проговорила тихим, но твердым голосом:
– Не беспокойся, Рауль, у тебя нет соперника. Человек, которому была обещана моя рука, исчез из моей памяти, как тяжелый, мучительный сон. Теперь все кончено, и ты – единственный человек, которому я хочу принадлежать.
Обрадованный князь привлек ее к себе. Она опустила голову ему на грудь и закрыла глаза. «Так лучше, – говорила она себе. – Какова была бы моя жизнь, если бы я была причиной второго убийства? Рауль не виноват в моей измене Самуилу, а я постараюсь быть честной относительно его».
За два дня до этого посещения Рудольф ездил в Пешт, где должен был пробыть дня два, но, возвратясь от доктора, Антуанетта нашла его уже дома. В своей неожиданной радости молодая женщина не заметила вида мужа, который под предлогом усталости тотчас же после чая ушел к себе.
– Милая моя, – сказал он жене, как только они остались одни, – я спешил уйти для того, чтобы скорей сообщить тебе, что я привез из Пешта новость, которая доставит нам много хлопот. Мейер жив!
– Что ты говоришь? – Антуанетта побледнела. – Неужели Герберт позволил себе солгать?
– Нет, он действительно стрелял в себя, но пуля попала в часы, скользнула, и рана его хотя опасна, но не смертельна. Доктора ручаются за его жизнь. Теперь, как ты полагаешь, нужно ли сообщать об этом Валерии?
– Избави Бог! Это вызвало бы в ней новую борьбу. Сегодня у нее был с Раулем разговор, и теперь необходимо, чтобы она считала Самуила умершим, пока не выйдет замуж и не привыкнет к своему новому положению. Мы уезжаем послезавтра, а когда вернемся, вся эта история забудется и никто не будет больше говорить о ней в Пеште. После свадьбы новобрачные уедут, а после их возвращения я сообщу об этом Валерии.
– Ты права, – сказал Рудольф, успокоенный, – так лучше, и раз Рауль будет ее мужем, красота и привлекательность покорят ее сердце и заставят забыть этого еврея.
VII
Прошло около двух месяцев после приведенного нами разговора. Стоял чудный сентябрь, было жарко, как в июле месяце, и масса гуляющих и катающихся толпилась на главном месте прогулок города Пешта. В изящной коляске, обращавшей на себя внимание любопытных, сидело двое молодых людей: один из них маленького роста, коренастый, черноволосый, резкого еврейского типа, внимательно рассматривал своими зоркими хищными глазами толпу гуляющих и лишь изредка взглядывал украдкой на бледное исхудалое лицо своего спутника, молчаливого и равнодушного, который, видимо, только что оправился от тяжелой болезни.
Самуил Мейер действительно выжил, несмотря на тяжелую рану, которую нанес себе в минуту безумного отчаяния. Молодая сильная натура поборола смерть, но рана сердца все так же давала себя чувствовать, как и в первый день. И только его гордость, восставшая во всей своей силе, помогла скрыть его слабость. Он не хотел, чтобы люди, оскорбившие его так жестоко, видели его отчаяние, и наружно казался совершенно спокойным…
В числе евреев, сопровождавших старшего раввина и вошедших прежде всех в кабинет Самуила, когда раздался выстрел, был также товарищ его отца, биржевой маклер Лейба Зильберштейн. Старый еврей взял на себя все заботы о раненом и с большим усердием ухаживал за больным одиноким молодым человеком. Разузнав все подробности об отношениях Мейера с семьей графа Маркош, Зильберштейн, состояние которого было очень незначительное, а семья многочисленная, решил воспользоваться случаем и осуществить очень выгодный для себя план – выдать свою старшую дочь за миллионера. Упорно, с терпением изучал он Самуила и искусно возбуждал страсти, кипевшие в его наболевшем сердце. Мало-помалу он внушил ему, что самый лучший и достойный ответ на оскорбление, нанесенное ему Валерией, было жениться самому. Затем он предложил ему свою дочь, и банкир, ослепленный затаенным отчаянием и пламенным желанием убедить изменницу, что она перестала для него существовать, дал свое согласие, не разглядев даже ту, которую брал.
