– А когда ты вернешься?
– Вот уж не могу этого определить, может быть, через месяц-полтора, а может, через два и даже более.
Она побледнела. В течение нескольких месяцев, быть может, она будет одна, обреченная скучать и предаваться искушающим мыслям.
– Самуил, – прошептала она робким голосом, – возьми меня с собой, мне давно хочется увидеть Париж, а без тебя здесь так печально, так пусто.
Муж взглянул на нее с удивлением и неудовольствием.
– Какая безумная мысль! Я еду в Париж не для развлечений, а для важных дел, которые будут поглощать все мое время, я не могу ехать целым домом, с женщинами, няньками и прочим, так как полагаю, что ты не захочешь предоставить заботы о ребенке прислуге. Кроме того, ты забываешь, что такой дом, как наш, не может оставаться без присмотра. Относительно издержек Леви получил уже распоряжение и будет доставлять тебе деньги.
После обеда Самуил нежно обнял ребенка, которого, казалось, страстно любил, холодно поцеловал в лоб жену и вышел. С маленьким Самуилом на руках молодая женщина, подойдя к окну, смотрела, как муж садился в карету, но он даже не взглянул в ее сторону, а минуту спустя щегольской экипаж исчез за поворотом улицы.
Руфь отослала ребенка, заперлась у себя в комнате и разрыдалась. Ненависть и горькое чувство оскорбленного самолюбия кипели в ее сердце.
«Ну что ж, – думала она, – для тебя, Самуил, я экономка, более приличная, чем другая, я – мебель в твоем доме, и ты вовсе не нуждаешься в моей любви. Я хотела остаться честной, но ты заставляешь меня искать на стороне любовь, в которой мне отказываешь, и я изменю тебе с человеком, похитившим у тебя любимую женщину».
С пылающим лицом она села за стол и дрожащей рукой написала:
«Если вы желаете увидеться с Джеммой, то можете ее встретить завтра в 11 часов на английском катке».
Она написала адрес, данный ей Раулем, затем позвала Лизхен проводить ее к одной бедной старушке, которой иногда помогала. Минут десять спустя они вышли из дома, и Руфи удалось незаметно опустить письмо в почтовый ящик. На следующий день она отправилась на место свидания. Так как было еще очень рано, на катке было немного народа, но она тотчас же заметила Рауля среди катающихся. С пламенным и сияющим взглядом поспешил он ей навстречу.
– Прелесть моя, – прошептал Рауль, скользя с ней по льду. – Как благодарить вас, что вы пришли? Под любопытными взглядами всех присутствующих это невозможно, потому я приготовил записку, в которой предлагаю план наших свиданий без свидетелей. Уроните муфту, и, поднимая ее, я украдкой положу в нее записку. Если план будет вами одобрен, то завтра я буду у ваших ног.
Воротясь домой, Руфь нетерпеливо открыла письмо и прочла следующее:
«Дорогая моя, для нас обоих, но особенно для вашего инкогнито, которое, я клянусь еще раз, я всегда буду свято чтить, необходимо, чтобы наши свидания были покрыты непроницаемой тайной. Поэтому я прошу вас согласиться на следующий план. У меня в предместье есть дом, а в нем живут всего два человека, вполне мне преданные, которые будут молчать как могила. Послезавтра один из них, Николай Петесу, в карете будет ждать вас около двух часов на углу Соборной улицы, на которую есть выход из магазина «Мудрая бережливость». Вы подъедете с другой стороны магазина, оставите там своего слугу и пройдете этим длинным базаром в указанную улицу. На Николае будет черная ливрея с черной кокардой. Когда вы будете проходить мимо него, он скажет: «Мадам Джемма», а вы ответите: «Пунцовая роза», затем садитесь спокойно в карету, и она привезет вас к дому, где вас встретит тот, кто жаждет быть снова у ваших ног».
Руфь тщательно сожгла опасное послание, решаясь в точности последовать всем предписаниям князя. В назначенный день она отправилась в магазин, где, впрочем, постоянно делала покупки, и, пройдя его насквозь, вышла на означенную улицу. Никто не обратил внимания на молодую женщину в простом черном туалете, которая, прежде чем выйти из магазина, покрыла голову густой вуалью. Несколько минут спустя карета быстро мчала ее к месту свидания.
Смутное чувство страстного ожидания и угрызения совести волновали сердце Руфи. Любопытным и встревоженным взглядом осматривала она дорогу, по которой ее везли. Миновав людные улицы, карета выехала в предместье. Вскоре показалась высокая ограда, из-за которой виднелись оголенные деревья сада и узкий фасад старого невзрачного дома с закрытыми ставнями. Карета въехала в ворота и остановилась на довольно обширном вымощенном дворе, где в стороне уже стояла другая карета.
Провожатый Руфи соскочил с козел и отворил дверцу; в ту же минуту распахнулась дверь дома и приличный щеголеватый человек средних лет поспешно подошел к молодой женщине, помог ей выйти из кареты и подняться по довольно узкой лестнице, но устланной ковром и украшенной цветами. Сияющий от счастья Рауль вышел ей навстречу, снял с нее шубу и сказал, целуя ей руку:
– Благодарю, что вы приехали. Но, дорогая моя, вы совсем замерзли. Прежде всего вы должны подкрепить ваши силы. Гильберт, завтрак готов, я надеюсь.
– Сейчас подам, ваша светлость, – ответил слуга, уходя.
С любопытством и удивлением рассматривала Руфь прелестную комнату, куда ввел ее князь. Атласные обои, мебель, картины – все здесь дышало изысканным комфортом. С одной стороны комната эта выходила в столовую с фарфоровым панно, с другой стороны – в будуар и спальню, обитую китайской шелковой материей пунцового цвета; оттуда виднелся только туалетный стол, украшенный кружевами, и возвышающееся на нем зеркало, которое поддерживали амуры. Тяжелые гардины закрывали окна, но множество свечей в канделябрах заливали светом всю комнату.
Гильберт вошел доложить, что шоколад подан, но ни Рауль, ни Руфь не заметили, как пытливо он всматривался в молодую женщину.
– Вы уверены, Рауль, в скромности этих двух людей? – спросила Руфь, садясь за стол.
– Как в своей собственной, – ответил князь. – Гильберт Петесу и брат его Николай – люди, хорошо выдрессированные судьбой. Вследствие различных несчастий они лишились состояния, и я даю им возможность поправить их дела, а они слепо мне преданы.
За этим первым свиданием следовала целая серия других, устраиваемых с одинаковой осторожностью и всегда страстно ожидаемых обоими любовниками. Рауль был без ума от своей прекрасной незнакомки, а Руфь в полном упоении жила лишь этой любовью, в которой воплотились наконец все чувства ее пылкой и страстной души, так долго сдерживаемые холодностью супружеской жизни.
Таким образом прошло около трех месяцев. Самуил все еще был в отсутствии и в редких своих письмах к жене говорил, что не может еще определить времени возвращения. Руфь, не питавшая к мужу ничего, кроме злобы и отвращения, желала, чтобы отсутствие его продлилось как можно дольше. Возвращение Самуила, который стеснит ее свободу, пугало ее, так как жить без Рауля и вне согревающей атмосферы его любви казалось ей хуже смерти.
Однажды, садясь в карету, она выронила из рук мешочек и указала на него Гильберту, запиравшему дверцу, прося его поднять. В эту минуту какой-то человек, проходивший мимо и закутанный в толстое кашне, вздрогнул, остановился и удивленно взглянул в карету.
