– Сюда, должно быть, забрался вор, я слышал, как он подходил ко мне и даже коснулся меня своей бородой, когда наклонился, чтобы посмотреть, сплю ли я, – отвечал Самуил.
Вдвоем обошли они комнаты, но, несмотря на весьма тщательный обзор, ничего не нашли.
– Вот чудо! Все перевернуто вверх дном, а вор исчез, – удивился лакей и вдруг воскликнул: – Ах, г-н барон! Посмотрите, пуля попала в портрет вашего батюшки, пробила бороду и застряла, должно быть, в стене.
Самуил ничего не возразил. Ум его отказывался понимать, как пуля могла принять направление, диаметрально противоположное тому, в котором была выпущена. Он снова лег в постель и, велев лакею зажечь лампу на всю ночь, отпустил его. Он был крайне смущен и встревожен: здесь, в его доме, не могло уже быть никакой плутни. Ужели же действительно умершие могли заявить о своем присутствии? Он с содроганием вспомнил, что борода, коснувшаяся его, была пропитана сильным запахом духов, которые постоянно употреблял его отец.
В течение трех дней в квартире банкира совершались странные явления, не давая ему покоя даже днем. Не выдержав более, он написал барону Кирхбергу, умоляя его приехать к нему с мистером Элингтоном сегодня же вечером для сеанса, так как у него в доме происходит что-то необычайное. Барон отвечал, что, к крайнему сожалению, он не может привести медиума, так как тот уже приглашен в другое место, но что завтра они оба приедут к нему. Это ожидание было тяжелым испытанием нетерпения Самуила. Он считал часы и приготовил у себя в кабинете круглый стол, грифельную доску и листки бумаги, которые сам пометил и пронумеровал. В сотый раз, быть может, взглядывал он на часы, когда наконец приехали его дорогие гости. Самуил, не дав им даже отдохнуть, попросил скорее начать сеанс, а на расспросы барона ответил:
– Потом я все вам расскажу.
Они сели вокруг стола, составили цепи и, только началось движение, спросили, желает ли дух отвечать. Ответ был утвердительный.
– Могу я узнать, кто стрелял в портрет и на кого был направлен выстрел?
– Ты стрелял в меня, твоего отца, – отвечал стол.
– Чью бороду я чувствовал на своем лице?
– Мою.
– Можешь ли ты сказать мне, отец, что ты от меня хочешь? И если ты тут, то не можешь ли произвести тот запах, который я тогда чувствовал? – спросил Самуил, едва дыша.
После короткого молчания в комнате распространился сильный, особого рода запах духов.
– Ах, – сказал барон Кирхберг, – запах индийских духов, которые употреблял ваш отец, узнаю его. А вы, ужели, еще сомневаетесь?
Эти слова были заглушены двойным шумом. Дверцы большого массивного шкафа с книгами, вделанного в стену, распахнулись с такой силой, что зазвенели стекла и в то же время что-то тяжелое и объемистое упало на стол. Три торопливых и как бы радостных удара в стену возвестили о том, что духи требуют огня.
Был зажжен огонь, и Самуил увидел толстую книгу в кожаном переплете: к его удивлению, то было данное ему однажды отцом фон-Роте Евангелие, которое Стефан, вероятно, спрятал в шкаф. На лежащем посреди листе было написано крупными буквами: «Встряхните книгу».
Самуил взял книгу и встряхнул ее. Из книги вылетели две половинки разорванного листа, банкир взял их и, едва взглянув, что там написано, страшно побледнел. Он узнал предсмертное письмо отца, в котором тот угрожал ему проклятием, если он сделается христианином, и которое он разорвал за несколько минут до своего покушения на самоубийство. Когда, оправясь, он стал искать его, то не нашел и был уверен, что его взял с собой раввин.
– Духи, должно быть, написали вам что-нибудь ужасное. Вы так расстроены, Вельден, – сказал барон Кирхберг, с участием и любопытством смотря на выразительное лицо банкира.
Самуил ничего не отвечал, утратил холодный вид и стал вытирать выступивший пот на лбу.
– Все, что я вижу, подавляет неверующего, воображающего, что он стоит на твердой почве, а у него под ногами оказался сыпучий песок, – отвечал Самуил, отирая платком лицо. – А не могу ли я спросить у отца, что он от меня хочет и доволен ли он тем, что я согласился с требованием, выраженным в письме? – спросил банкир.
Раздались три утвердительных удара, и отец затем потребовал темноту. И тогда присутствующие увидели удивительное зрелище. Посреди стола образовался облачный шар, который расширялся и приподнялся несколько, издавая сильный фосфорический свет, озаривший как бы широким лунным светом листы бумаги и лежащий на столе карандаш. При этом свете присутствующие увидели, как карандаш поднялся сам по себе и быстро забегал по бумаге. Когда страница была написана, листок перевернулся сам по себе и карандаш снова забегал. Через несколько времени карандаш опустился, светящееся пятно исчезло и сильный удар возвестил, что ответ готов.
Дрожащими руками поднес Самуил к свету это сообщение из потустороннего мира и с волнением прочитал:
«Сын мой. После долгих и горячих молитв мне дарована милость войти в общение с тобой, рассеять твое злополучное заблуждение в том, что будто бы нет загробной жизни. Это пагубное заблуждение, как я с прискорбием вижу, влечет тебя к гибели и бедствиям на земле и к ужасным страданиям в мире духовном. Ослепленное человечество забывает в течение своей жизни о существовании духовного мира – своей настоящей и вечной отчизны. Я сам был в неведении, будучи отуманен узкими, внедренными воспитанием предрассудками окружающей среды, укрепленными кроме того презрением и ненавистью, питаемыми к еврейскому народу. Я стал фанатиком, упорно держался внешних обрядов, а тебя осуждал за желание быть христианином. Но я умер, а когда от моего тела отделилось мое несокрушимое «я», мне стало ясно мое новое положение и я взглянул на мое прошлое просветленным, духовным взглядом. Какой обширный и достойный удивления кругозор открылся перед моим изумленным взглядом и какие воспоминания нахлынули на меня! Я понял, как, в сущности, мелочно и ничтожно все, что на земле кажется таким великим и важным.
В течение многих разнообразных существований, которые дарует нам Провидение для нашего же испытания, мы поочередно любим то, что прежде презирали или ненавидели, чему раньше поклонялись. И я постиг, что, по справедливости своей, великий и единственный Владыка Вселенной создал все души равно предназначенными достигнуть совершенства более или менее быстро, смотря по их рвению и доброй воле. В мире духов нет ни презренного еврея, ни благополучно здравствующего христианина, а есть лишь существа праведные или преступные.
И только люди, презирающие законы любви и гармонии, по гордости своей, жадности и зависти взаимной создали расовую ненависть, преступления и гонения, которые, возбуждая в сердцах гонимых дурные инстинкты, порождают личностей ненавидящих и одушевленных желанием мстить, заклейменных под именем «еврей», хотя их можно сыскать во всех религиях и национальностях. При жизни моей, Самуил, ты горько жаловался на то, что родился евреем, но, в действительности, тогда ты был им гораздо менее, чем теперь. В настоящее же время ты стал жесток, безжалостен, сделался жаден из принципа и из жажды мщения, пользуешься несчастными людьми, не понимая того, что прощение обид облагораживает человека и возвращает ему покой, что милосердие и молитва приближают тебя к Богу и успокоили бы твою душу, между тем как ненависть и мщение обрекают тебя на борьбу и страдание. Такое нравственное состояние может продолжаться веками, так как мы много раз облекаемся в тленное тело, в котором забываем наше прошлое и наши прошлые преступления, а Бог дает нам «новую» жизнь, чтобы бороться с нашими слабостями, укреплять и развивать наши силы, возвышаться, служа добру, а не для того, чтобы пресыщаться материальными наслаждениями. Я сам страдаю, что очень дурно провел мою последнюю жизнь: в предыдущем моем существовании я был богатым и высокопоставленным, но расточительным человеком, интриганом, презиравшим чужой труд. После продолжительной, разнообразной борьбы, подробности которой долго рассказывать, мне на испытание назначено было родиться бедным, в низменной, презираемой среде, собственным трудом создать себе скромное состояние. Я преуспел и упорной, терпеливой работой добился благосостояния, но этим не удовлетворился. Мой деятельный и изворотливый ум стремился, не брезгая никакими средствами, приобретать, все более и более лукаво нашептывая мне, что преследующие и ненавидящие нас христиане ничего другого, кроме ограбления, не заслуживают, а собираемые мною мои соплеменники, с еще более ограниченным мышлением, чем мое, платили этим за необходимую выучку. Таким образом я скопил это огромное состояние, на котором тяготеет много слез, много проклятий, которое для тебя тоже служит источником искушений и испытаний, так как оно внушает тебе гордость. А гордость – ужасный недуг, она заражает душу и подавляет в ней всякий добрый порыв. Гордясь богатством, которым ты обладаешь, ты презираешь тех, кто беднее тебя, будь то еврей-коробейник или полуразорившийся христианин.
