– И я люблю тебя… – повторила она эхом. Приникла к его губам, как приникает к роднику тот, кого мучает жажда.
Бруни смущенно отвела глаза. И увидела дикую пляску пламени в круге менгиров. А потом поняла, что перед ней не огонь. Живой факел – фигура обнаженной женщины, в ночи бросающей проклятия небесам, плетущей туманные тенета заклятия… Вдали, над городом, плыл, стелился по небу фейерверк красоты, доселе невиданной в этих местах. Там гуляли королевскую свадьбу…
Темнота сменила яркие образы. И в ней кто-то очень близкий взял Матушку за руку, обнял, как обнимала когда-то мама – поддерживая, защищая, любя… доверяя. Будто наяву, она увидела полные боли глаза Кая, услышала его глуховатый голос, ощутила силу и тепло рук. Он был рядом, но всегда одинок… Проклятый принц. Любимый, родной, ненаглядный! Самый лучший человек на свете… тот, кто должен быть счастлив!
Бруни вскинулась ото сна, захлебываясь слезами. Искала его рядом, но не находила… Пальцы наткнулись на сверток из замши. Нащупали гладкий бок чешуи дракона.
Матушка смотрела в огонь и не видела его. Она подарила Каю все – нежность, верность, любовь, но не будущее, которого у него не могло быть… не сына, которого он никогда не возьмет на руки!
С усилием сведя брови, Бруни вытащила чешую из свертка. Ладонь наполнилась ощутимой тяжестью камня. Древнее могучее волшебство таилось на том конце огненного моста, что Матушка собиралась запалить на собственном счастье. Не глядя, она бросила чешую в жерло печи, тяжело поднялась, словно эти минуты прибавили ей десятки лет, добрела до прикроватного столика. Нацарапала несколько слов на листочке бумаги, положила его в Шепот сердец и, прижав к губам, назвала родное имя. Прощаясь.
Земля дрогнула.
В печи рождалась звезда, билась лучами в стены комнаты, лезла в щели огненной плазмой…
Где-то на другом конце города заскрипел от невыносимого усилия старый дом, но устоял, лишь трещина побежала до основания да обрушилась внутрь часть крыши, завалив мансарду.
Матушка Бруни лежала на полу в беспамятстве. Из погасшей печи высыпалась на пол кучка пепла. Пепла, напоминавшего прах.
* * *
Утром Бруни еще нездоровилось. Она долго умывалась ледяной водой, но круги под глазами и бледность щек не исчезли. К ее счастью, королевских заказов не ожидалось, а обычную работу на кухне и в зале она давно делала машинально.
– Давай ты отлежишься денек! – предложил Пип, когда они расставили столы и убрали следы художественного безобразия, производимого в последние два дня мастером Висту. – Мы и без тебя справимся. Ты выглядишь как после тяжелой болезни, дочка, и мне это не нравится!
– Я простыла, только и всего, – пожала плечами Матушка. – Ничего страшного.
– Это вы в батюшку такая упрямая, – подлила масла в огонь Ровенна. – Он, бывало, как упрется рогом, так хоть статуй на голове теши, сделает по-своему!
На площадке вверху что-то затопотало веселящейся коняшкой. Ванилла скатилась с лестницы, отчаянно пытаясь сморгнуть сон с ресниц. На мгновение Бруни залюбовалась подругой – румяной, растрепанной… счастливой. Со страхом прислушалась к себе – не проснется ли зависть к близкому человеку, получившему то, что ей, Матушке, отныне не суждено? Но на сердце было тихо. Словно разбившись вчера, оно потеряло всякую способность чувствовать.
– Ты как? – испытующе глянула на нее Ванилла.
Бруни кивнула, мол, все нормально. Глаз не отводила, не прятала, с болью не смотрела. И подруга, если не успокоилась окончательно, то, по крайней мере, поверила, что все неплохо.
– А где наш дурак? – ворчливо поинтересовался Пип. – Неохота мне вас по очереди кормить! Что здесь, ферма, что ли? Давай, буди его, и садитесь завтракать!
– Как ты, папа, можешь называть благородного господина дураком! – обиделась старшая дочь. – Это как тебя назвать поваренком! Вот!
И, горделиво развернувшись, она понесла себя вверх по лестнице – будить суженого.
– Тьфу, вырастил язву желудка на свою голову! – ругнулся Пиппо и, повернувшись к кухонному столу, принялся с ненавистью кромсать репу и картофель – для обеденной похлебки.
Матушка тихонько вздохнула и окунулась в каждодневные хлопоты. Натаскать вместе с Весем воды из колодца, поставить на плиту два котла: один – с водой для бульона, другой – для каши. Вылить в чугунную сковороду пару десятков яиц. Замесить тесто для утренних оладий.
Мысли текли лениво и неспешно: надо купить сладкого лука, зелени и проверить запас орехов в кладовке. А после обеда, взяв за шкирку строптивого мальчишку, повести его по лавкам готового платья – прикупить наряд на завтрашний день. Ведь завтра он впервые в жизни пойдет учиться! Она вдруг вспомнила, как хотела поступить в народную школу при квартальном храме и расстраивалась, понимая, что ее помощь нужна родителям. Эдгар тогда пообещал научить ее всему, что знал сам. И слово сдержал, обучив дочурку чтению, письму и счету. Также она узнала, как читать лоции, измерять скорость судна в узлах, терпеть многочасовую жажду и еще многое, о чем вряд ли рассказывают в школе.
Мерный шум заполняющегося посетителями зала казался шелестом морского прибоя, надежно ограничивающим привычный мир. Будто и не заходил никогда в трактир посетитель в плаще с капюшоном, скрывающем лицо, не садился за столик у стены, не заказывал «то, чем отужинала бы сама вечером после дня, в который была вынуждена улыбаться-улыбаться-улыбаться, хотя на душе кошки скребут».
Спустя некоторое время размеренное течение утра нарушилось проснувшимся наконец Дрюней. Молодожены позавтракали и отбыли во дворец, и Бруни снова погрузилась, как на глубину, в тишину, царящую в уме и сердце. В перерыве между делами она поднялась к себе, свернула в тугой сверток испорченное платье и спрятала в мешок из-под крупы, намереваясь вынести его на одну из свалок близ рынка.
А ближе к вечеру Пипу неожиданно стало плохо. Он покраснел, задышал тяжело и грузно опустился на табурет рядом с плитой. Его лысину и лоб покрыла крупная испарина.
– Душно! – пожаловался он. – И перед глазами все плывет.
Весь метнулся к задней двери, открыл, впустив свежий воздух. Матушка поднесла стакан холодной воды. Рука ее дрогнула: Бруни гадала, начало ли уже сбываться пророчество Григо или это просто несчастливое стечение обстоятельств. Несмотря на заверения Пипа, что он «отдохнет немного и снова будет в строю», она отправила его домой в сопровождении Виеленны и Веся. Последнему отдала кошель с деньгами на покупку одежды и перечислила лавки, куда ему следовало зайти за рубашками, подштанниками, штанами и курткой: простеганной и добротной – как у Лихая. Кроме того, Матушка собрала корзинку со снедью, которую Весь должен был отнести господину Турмалину.
– Не задерживайся, – попросила она мальчишку. – Сегодня мне больше, чем обычно, нужна твоя помощь!
Весь серьезно кивнул. Просунул черноволосую голову под руку повару, помогая ему встать и давая опереться на свое плечо. Пип сконфуженно посмотрел на Бруни, поморщился, потирая ладонью лоб.
