Ему отчаянно требовалась возможность блеснуть, совершить нечто, бросающееся в глаза, заставить руководство «Пост» заметить свое существование и задуматься: «Наш новичок Кевин Харт на редкость хороший журналист. В полной ли мере мы используем его выдающиеся способности?»
Для этого и необходим был всего один, но подлинный прорыв: «горячая» новость, эксклюзивное интервью, вовремя проявленная впечатляющая инициатива.
Сегодня он посчитал, что напал на верный след к успеху, но горько ошибся. И теперь ему оставалось только гадать, а произойдет ли заветный прорыв вообще когда-нибудь.
Он поднялся и отправился в мужскую уборную. «Чем еще я мог бы заняться? – думал он. – Никогда не поздно перейти в перспективную сферу компьютеров. Или податься в рекламу, в эксперты по связям с общественностью, а быть может, даже в управленцы розничной торговли. Но вот только журналистику хотелось бы покинуть на гребне славы, а не с позорным клеймом неудачника».
Когда он мыл руки, в туалет зашел Артур Коул. Начальник заговорил с Кевином через плечо, но его слова удивили:
– Прошу прощения за свое недавнее поведение, Кевин. Ты же знаешь, какой бедлам царит порой в нашем отделе? Голова кругом идет.
Кевин вытянул из рулона полосу чистого полотенца. Он пока не знал, как ему ответить Коулу.
Коул тоже встал у раковины.
– Надеюсь, ты не слишком на меня обижен?
– Это не называется обидой, – сказал Кевин. – Я не реагирую ни на какую ругань. Мне плевать, даже если вы обзовете меня самыми последними словами. – Он замялся. Ему совсем не то сейчас хотелось выразить. Он бегло посмотрел на свое отражение в зеркале, а потом решительно продолжил: – Но когда из моей статьи в газете пропадает половина фактуры, я начинаю думать, что мне лучше уйти в компьютерные программисты.
Коул наполнил раковину холодной водой, а потом плеснул себе в лицо. Дотянулся до рулонного полотенца на стене и насухо вытерся.
– Тебе пора бы самому это понимать, но я все равно чувствую необходимость в напоминании, – начал он. – Материалы, которые публикуются в нашей газете, состоят из того, что мы знаем, только из того, что мы знаем, причем знаем наверняка. Итак, мы достоверно знаем следующее: Фицпитерсон был обнаружен без сознания и срочно доставлен в больницу. Мы знаем, что рядом с ним лежала опустошенная склянка из-под лекарств, поскольку ты видел ее своими глазами. Ты оказался в нужное время в нужном месте, а это, кстати, важная для хорошего репортера способность. Но теперь давай разберемся, знаем ли мы в действительности нечто большее? Нам поступил анонимный сигнал с сообщением, что мужчина провел ночь с какой-то шлюхой. Затем позвонил человек, выдававший себя за Фицпитерсона и заявивший: меня, мол, шантажируют Ласки и Кокс. Опубликовав эти два факта, мы неизбежно должны будем связать их с отравлением. Так и придется все изложить: он принял почти смертельную дозу снотворного, потому что его шантажировали из-за связи с проституткой.
Кевин вмешался:
– Но это же очевидно. А значит, мы введем читателей в заблуждение, если не обнародуем всю информацию!
– Тогда представь на секунду, что оба звонка – всего лишь чей-то трюк, таблетки не снотворное, а средство от несварения желудка, и мужчина в коме, поскольку страдает от диабета. Мы же разрушим карьеру и всю жизнь этого человека. Как тебе такой вариант?
– Вам самому он не кажется маловероятным?
– Еще как кажется, Кевин! Я на девяносто процентов убежден в истинности твоей первоначальной истории. Но мы не имеем права публиковать то, о чем только догадываемся, оглашать на весь мир свои подозрения, догадки и домыслы. Так что давай возвращаться к нормальной работе. И без обид.
Кевин последовал за Артуром через зал отдела новостей. Он чувствовал себя похожим на героиню романтического кинофильма, которая твердит: «О, я в полной растерянности! Ума не приложу, как мне поступить. Как жить дальше?» Ему хотелось верить в разумность доводов Артура, но он одновременно ощущал: это неправильно, все должно обстоять иначе.
На столе, за которым сейчас никто не работал, зазвонил телефон, и Кевин почти машинально мимоходом снял трубку.
– Отдел новостей.
– Вы репортер? – спросил хрипловатый и как будто заплаканный женский голос.
– Да. Меня зовут Кевин Харт. Чем могу вам помочь?
– В моего мужа стреляли, и я хочу добиться справедливости.
Кевин вздохнул. Домашнее насилие, ссора между соседями – все это сначала разбиралось в суде, а газета пока никаким образом не могла использовать информацию для публикации. Он догадывался, что женщина собирается нажаловаться ему на обидчика, стрелявшего в ее мужа, и потребует, чтобы он обнародовал его имя. Но кто в кого стрелял на самом деле, могло решить только жюри присяжных, а не редакция газеты. Тем не менее Кевин сказал:
– Представьтесь, пожалуйста.
– Я – Дорин Джонсон. Мой адрес: Йю-стрит, дом пять, индекс Восток один. Моего Уилли ранили во время налета на фургон с деньгами, – голос женщины дрогнул. – Он теперь совершенно ослеп, – но она тут же перешла чуть ли не на крик: – А организовал все Тони Кокс! Можете так и написать!
И на линии установилась тишина.
Кевин медленно положил трубку, стараясь переварить услышанное.
Это воистину был день предельно странных телефонных звонков.
Он взял свой блокнот и перешел к главному столу отдела.
– Что-то еще накопал? – спросил Артур.
– Даже не пойму, – честно ответил Кевин. – Позвонила женщина. Дала свое имя и домашний адрес. Заявила, что ее муж участвовал в нападении на перевозчиков денег. Ему стреляли в лицо, и теперь он слепой. А еще сказала, что налет организовал Тони Кокс.
Артур уставился на него.
– Кокс? – переспросил он ошеломленно. – Кокс?
– Артур! – окликнул его кто-то.
Кевин поднял глаза, раздраженный тем, что их прервали. Коула окликал Мервин Глэзьер, отвечавший в газете за освещение событий в Сити, бизнеса и финансовых проблем, тучный молодой человек в стоптанных замшевых ботинках и с пятнами пота на рубашке.
Глэзьер сам подошел к ним и сказал:
– У меня, вероятно, есть материал для ваших полос в послеобеденных выпусках. Возможен крах банка. Он называется «Ямайский хлопковый банк» и принадлежит человеку, которого зовут Феликс Ласки.
Теперь уже Артур и Кевин изумленно переглянулись.
– Ласки? – переспросил Коул. – Ласки?
– Боже, спаси и сохрани нас, – пробормотал Кевин.
Артур нахмурился, поскреб пальцами голову и, все еще не придя в себя окончательно, задал вопрос, на который ему, разумеется, никто пока не мог ответить:
– Что за дьявольщина творится сегодня?
