– Так, так, – успокоил его Кочура. – Что еще скажете?
– Раз у меня нет ни легенды, ни снаряжения, ни даже самой примитивной информации о реалиях вашей жизни – какой же из меня шпион?
– Почему же обязательно шпион? – удивился Соболевский. – Бывали, знаете, случаи – преступников или просто нарушителей пиратских, скажем, законов сажали в шлюпку без всего и отталкивали от борта в видимости ненаселенных берегов. Выживешь – помучаешься, подохнешь – туда и дорога…
Волович давно чувствовал, что этот интеллигент в штатском настроен по отношению к нему куда негативнее, чем чекист в форме. Того ситуация, скорее, забавляла. Не принимал он ее близко к сердцу. Или – играют оба давно расписанные роли.
– Упускаете еще вариант, – сказал Кочура, – особо тонкий ход. Забрасывают такого, как вы сейчас есть, именно в расчете, что никто вас за шпиона не примет. Повозятся с вами для проформы и отпустят, как безвредного психа…
– Не выходит, – с сожалением и даже некоторым превосходством над не умеющим мыслить изящно чекистом сказал Волович. – Такой объект, – он ткнул пальцем себе в грудь, – из внимания никто не выпустит, на «вольные хлеба» не отправит. Какое же задание я смогу выполнять, если до конца, до моего конца, компетентные органы будут выяснять, что я и откуда. Даже если не шпион, а просто непонятный артефакт – все равно интересно. И дырку эту, через которую я к вам попал, – до пенсии искать станете. Или чтоб туда проникнуть, или чтобы отсюда законопатить надежно, если ксенофобией страдаете…
– Ксено… – это что? – не понял Кочура.
– Я потом объясню, – пообещал Соболевский. – Попросту – когда посторонних не любят…
– Да кто ж их любит? – согласился тот. – Значит, признаете, что поработать с вами придется плотно? – снова обратился Кочура к Воловичу. – А за исходное примем на веру слова, что попали к нам случайно, без злого умысла… Что, конечно, ваше положение облегчает.
– Но не очень, – добавил Соболевский.
– Понятно, – обреченно вздохнул Михаил. – Дайте папиросу. Куда вы меня везете?
Хмель у него из головы выветрился почти совсем.
– И заодно уж – вы меня специально встречали?
Кочура усмехнулся и прищелкнул языком.
– В Москву везем, как и просили. Прямо в самый центр. Кое-какие формальности выполнить надо.
– Куда ж без них? – обреченно вздохнул Волович. – Не очень больно будет?
Соболевский от души расхохотался, Кочура сдержанно усмехнулся.
– Ну и представления у вас. ГПУ – организация правовая и гуманная, в пределах возможного. Тем более вы ведь сами требовали встречи с руководством. Вот и посмотрим, кто сейчас из руководства свободен и с вами встретиться изъявит желание. Ну а там – как сложится…
Глава девятая
Ехали они ехали, а Москва все не начиналась. По сторонам дороги тянулись сосновые и березовые перелески, то и дело прерываемые полянами, на которых помещались деревни, мелкие, дворов на десять-пятнадцать и не особо зажиточные, судя по вразброс стоящим избам, крытым не то камышом, не то почерневшей от времени соломой. Правда, раз проехали через селение покрупнее, с церковью на холме и несколькими порядками уже не изб, а скорее домов, хоть и бревенчатых, но просторных, иногда и в два этажа, с мезонинами и мансардами, под темно-серой от времени и частых дождей дранкою или, по-местному, щепой. Имелись даже почтовое отделение, две лавки (типа сельпо) и «Чайная с подачей водки и пива». Скорость машины позволяла рассматривать мельчайшие подробности окружающего мира.
Такие точно деревни сохранились в Подмосковье и в начале XXI века, вперемежку с роскошными дворцами «новорусского стиля», где Воловичу доводилось бывать не раз и не два.
Крестьяне и крестьянки, попадавшиеся на глаза, удивляли своей, как бы это сказать, «дремучестью». Бороды и картузы мужиков, платки баб, остальная одежда и обувь (даже лапти Волович увидел впервые в жизни) напоминали не просто о дореволюционном времени, а о прошлом и даже позапрошлом веке (относительно здешнего двадцать седьмого года). И лица были – словно бы даже и не русские, грубыми чертами и странным выражением наводящие на мысли о бесследно сгинувших мерянах, вогулах или «чуди белоглазой». Ни за что не скажешь, что эти люди уже десять лет живут в социалистическом, первом в мире государстве рабочих и крестьян. Не отражается на них эта высокая сопричастность.
Вот у его попутчиков лица вполне нормальные, и в современной Михаилу Москве на улицах в глаза бы не бросались.
Вообще здесь, по прикидкам Воловича, давно должен был уже начаться город, обжитые районы, докуда метро еще при советской власти дотянулось – Речной вокзал, Водный стадион, Сокол. Сокол – это вообще уже центр. А они уже и Окружную дорогу пересекли, а вокруг все деревни да перелески. Первые приличные двух-трехэтажные дома появились только после Ходынки, то есть здесь – Центрального аэродрома, над которым в небе кружили два биплана. А за ними с набором высоты, натужно гудя моторами, на запад направился двухмоторный пассажирский самолет, размером немного больше древнего «Ан-2».
– «Юнкерс», – сообщил Кочура, провожая самолет взглядом. – На Берлин полетел.
– И долго ему туда лететь? – поинтересовался Волович.
– Часа четыре, кажется. Или пять.
– И туалета нет, наверное?
– Чего?
– По нужде сходить, если припрет?
Чекист захохотал.
– Вот, слушай, не интересовался. И вправду, за пять часов прижать может. В ведро, что ли, облегчаться? Особенно дамочкам. Потеха. Приедем, обязательно у ребят из транспортного спрошу, как там это устроено…
– Кто билеты берет, предупреждают, чтоб с утра ничего не ели и не пили, – серьезным тоном сообщил Соболевский. – Дело вкуса, так сказать. Хочешь – сутки в поезде, хочешь – быстро, но терпи.
– Я б лучше в поезде. И поспать можно, и выпить-закусить, и снова поспать. А тут гудит, трясет, навернешься, не дай бог, в буквальном смысле костей не соберут. Ну его на… – махнул рукой Кочура.
За интересным разговором и не заметили, как все же въехали в настоящую Москву. Ленинградское мощенное булыжником шоссе вдруг превратилось в широкую, обсаженную липами магистраль. Справа мелькнул строящийся стадион «Динамо». Вспомнил Волович один из фельетонов Ильфа, где тот писал, как на этих двух километрах киношники «Мосфильма», собрав чуть не все автомобили столицы, снимали «уличное движение в Нью-Йорке».
Машина ехала невероятно медленно для Михаила, едва тридцать километров в час, зато можно было рассматривать жизнь в ее колоритных деталях.
Пересекли Беговую улицу, далеко справа мелькнули купола церкви на Ваганьковском кладбище (тоже тогда самая-самая окраина), впереди замаячили корпуса Белорусского, здесь пока – Брестского вокзала. Началась Тверская-Ямская, переходящая в просто Тверскую, будущую улицу Горького, потом снова ставшую Тверской же.
