Встретимся не как обычно – это был код, который они с Юликом придумали, еще учась в школе, на тот случай, когда нужно было оставить родителей в неведении о том, куда собирались вечером их чада. Один из приятелей звонил другому, называл время и место встречи, которое не могло вызвать никаких опасений у находившихся неподалеку родителей, после чего говорил: встретимся не как обычно. Частичка «не», произнесенная очень быстро, ускользала от внимания родителей. О том же, где они должны были встретиться на самом деле, знали только сами заговорщики. Позднее, когда, договариваясь о встрече, не нужно уже было ни от кого таиться, это переросло в игру, о которой они то и дело вспоминали. И сегодня, во время беседы с Юлием Никандровичем, Геннадий Павлович сразу же понял, что за место имеет в виду Коптев. Это мог быть только ирландский паб, расположенный возле станции метро «Смоленская», где они встречались последний раз «не как обычно». Тогда сам Геннадий Павлович пригласил Коптева, использовав старый школьный код. Калихину нужно было обсудить с другом проблемы, которые все чаще стали возникать у него во взаимоотношениях с Валентиной. Дело шло к разводу, но прежде, чем сделать последний шаг, Геннадию Павловичу хотелось услышать мнение человека, который его понимал. Тогда у него водились деньги, и он мог позволить себе роскошь пригласить друга на стаканчик-другой «Гиннесса». Сейчас в кармана у Геннадия Павловича только мелочь бренчала, но он надеялся, что сможет посидеть какое-то время в уголке паба, не привлекая к себе внимания официантов, пока не появится тот, кого он ждал.
До назначенного времени оставалось еще около часа, и Геннадий Павлович вышел на станции «Арбатская», чтобы пройтись пешком по Старому Арбату. Давно он не был на этой улице. Сейчас, конечно, трудно было определить, чьи это воспоминания – Калихина-ученого или Калихина-безработного. И все равно – давно. Да и нечего здесь было делать. По брусчатой мостовой бродила туда-сюда праздношатающаяся публика, приезжих в числе которой было значительно больше, нежели коренных москвичей. Тихая старая московская улочка превратилась в жалкое подобие Монмартра для бедных. Тут тебе и обезьянка, пляшущая на стуле, с которой при желании можно сфотографироваться, и художники, за пять минут рисующие шаблонные портреты, имеющие минимум сходства с оригиналом, и матрешки, на которых то жутковатого вида Белоснежка, то не менее уродливый президент, и лотки с медалями, орденами да армейскими шапками-ушанками. А вокруг – шашлычные, бистро, рестораны да кабаки с безумными ценами. Скучно все это, ох как скучно, братцы!
Миновав всю эту пеструю толпу, Геннадий Павлович вышел к «Макдоналдсу», свернул в переулок и оказался перед стеклянным павильончиком, разукрашенным изображениями пивных кружек с вензелями, стилизованными фамильными гербами и зелеными трилистниками. На часах было без десяти шесть. Глянув в последний раз по сторонам, Геннадий Павлович открыл дверь и вошел в паб. Посетителей в заведении было не так уж много. Оно и понятно – цены кусаются. Геннадий Павлович подошел к стойке и с сосредоточенным видом погрузился в изучение меню. Это заняло у него минут пять. Затем он окинул взглядом зеркальную стену за спиной бармена, на которой были выставлены бутылки с пестрыми этикетками, удовлетворенно кивнул и, отойдя в глубь зала, сел за свободный столик. Через пару минут к нему подошел официант в узких черных брюках, ослепительно белой рубашке с бабочкой и зеленом жилете. Окинув Геннадия Павловича оценивающим взглядом, официант молча протянул папку с меню. Геннадий Павлович не спеша открыл папку, скользнул взглядом по строчкам и снова закрыл.
– Спасибо, – приветливо улыбнулся он официанту. – Я жду друга. Мы закажем, когда он придет.
– Как угодно, – процедил сквозь зубы служитель паба и степенно удалился, – не официант, а Бэрримор какой-то.
Постукивая пальцами по столу, Геннадий Павлович окинул взглядом зал. Посетителей было человек десять, и лишь один из них сидел в одиночестве на высоком стуле возле стойки. В пабе было тихо и спокойно – не гремела музыка, все разговаривали вполголоса. Никто, включая пожилого бармена с меланхоличным выражением лица, не обращал на Геннадия Павловича внимания. И все равно, на душе у Калихина было неспокойно. Юлий Никандрович задерживался, и сей факт заставлял Геннадия Павловича нервничать. У него вновь появились сомнения в том, правильно ли он поступил, позвонив по телефону, записанному на бумаге, что он нашел в тайнике. Ему ведь ровным счетом ничего не было известно о происхождении этого листка. Точнее – он ничего об этом не помнил. То, что запись была сделана его рукой, ничего не значило, – почерк легко подделать. Что, если это была одна из хитроумных ловушек тех, которые контролировали его память? Что, если бумага с телефонными номерами, так же, как и многое другое, являлась всего лишь одним из проявлений ложной памяти? Геннадий Павлович начал ощущать неприятный зуд в области крестца и напряжение в коленках – совсем не просто было подавить в себе желание сорваться с места и бежать прочь из заведения со стеклянными стенами, где он чувствовал себя, словно рыбка в аквариуме, в который в любую секунду могут перекрыть доступ кислорода. Это была еще не паника, но уже предчувствие ее. Взгляд Геннадия Павловича бесцельно скользил по залу, не находя, на чем остановиться. Обострившийся слух улавливал каждый шорох, каждый скрип стула под повернувшимся посетителем, а негромкие голоса присутствующих он слышал, словно в стереонаушниках – отчетливо и ясно. Обоняние, несмотря на табачный дым, улавливало не только чуть кисловатый аромат свежего пива, витавший в зале, но даже едва различимые запахи еды, доносившиеся из-за плотно закрытой двери на кухню. Если бы Геннадий Павлович немного напрягся и собрался с мыслями, то, наверное, смог бы перечислить все незамысловатое меню, состоявшее главным образом из легких закусок, подаваемых к пиву. Его разум, его удивительным образом обострившиеся чувства, каждая, казалось, клеточка организма были сконцентрированы на мысли о неминуемой беде, предчувствие которой было ужаснее любых возможных последствий. Надтреснуто дзинькнувший колокольчик над дверью прозвучал, подобно внезапному выстрелу. Дернувшись всем телом и едва не скинув при этом локтем со стола большую стеклянную пепельницу, Геннадий Павлович развернулся в сторону двери. Но, едва лишь увидев человека, вошедшего в паб, Калихин испытал облегчение, граничащее с экстатическим восторгом, – это был тот, кого он ждал.
Подлинный Юлий Никандрович Коптев не имел ничего общего с маленьким, полноватым, похожим на таксиста типом, которого Геннадий Павлович принимал за своего друга. Юлий Никандрович был высок, подтянут и чуть суховат. Темно-русые, почти не тронутые сединой волосы были зачесаны назад, открывая высокий лоб с глубокими залысинами. Длинный нос, тонкие губы, острый подбородок и пронзительный взгляд всегда чуть-чуть прищуренных глаз делали его похожим на детектива, внимательно изучающего место преступления. Несмотря на убийственную жару, на Коптеве был идеально отглаженный светло-серый костюм, выглядевший так, словно он надел его минуту назад. В руках он держал небольшой коричневый портфель с двумя замками. Вне всяких сомнений, это был тот самый Юлик Коптев, которого Геннадий Павлович помнил с детства. Калихин чуть привстал, собираясь махнуть рукой, но Юлий Никандрович уже заметил его. На губах Коптева мелькнула мимолетная улыбка, похожая на воспоминание о чем-то далеком и уже почти забытом, и он двинулся по направлению к столику, занятому Геннадием Павловичем. Одновременно с ним, придерживаясь того же самого курса, начал перемещаться и официант с повадками дворецкого лорда Баскервиля. Юлий Никандрович с Геннадием Павловичем не успели даже словом перемолвиться, а в руках у каждого уже была красная папка меню. Официант с невозмутимым выражением лица занял место в двух шагах от столика, ожидая, когда посетители сделают заказ.
