– Ладно, Юлик, – недовольно поморщился Геннадий Павлович. – Что уж теперь…
– И то верно, – тяжело вздохнул Юлий Никандрович.
– Я пойду, – Геннадий Павлович положил руки на край стола, собираясь подняться. – Ты посиди еще, сандвич съешь, ей-богу, вкусно.
Юлий Никандрович покосился на сандвич так, словно это была крыса, зажаренная на вертеле.
– Ты звони, если что, – произнес он не очень-то уверенно.
– Непременно, – Геннадий Павлович поднялся на ноги.
– Ген, – окликнул его Юлий Никандрович.
– Да? – обернулся Геннадий Павлович.
– А как там с программой генетического картирования? Ну, я имею в виду, в твоих воспоминаниях?
– Погано, Юлик, – покачал головой Геннадий Павлович. – Очень погано. Если и на самом деле все так пойдет, то лучше и не начинать.
Юлий Никандрович ждал подробностей. Его действительно интересовала возможность создания Международной программы генетического картирования. Но Геннадий Павлович был не расположен к беседе на данную тему. Ему было противно вспоминать о прошлом, которого, как выяснилось, на самом деле не было. И вовсе не потому, что это был гнусный обман, а потому, что вел он себя в смоделированной ситуации, как полный болван, не способный к самостоятельному мышлению. Он лишь глотал все, что ему предлагалось, не задаваясь вопросом – а стоит ли? Улыбнувшись с благодарностью вновь объявившемуся возле стола официанту, Геннадий Павлович быстро зашагал по направлению к выходу, – он уж знал, чем занять вечера.
Глава 16
Память возвращалась к Геннадию Павловичу – частями, разрозненными фрагментами – то странными сочетаниями цветов, неожиданно вспыхивающими перед глазами, то удивительными запахами, которые подсознание тотчас же связывало с теми местами, где он впервые их ощутил, то музыкальными фрагментами. Музыка удивляла Калихина больше всего, вспоминая ее, он с трудом мог поверить в то, что именно это он когда-то слушал и любил. В резких, рвущихся, как из клетки на свободу, всхлипах трубы, в похожих на удары сердца рывках баса, в завываниях гитары, выводящей странную, удивительную мелодию, завораживающую свой непохожестью ни на что ранее слышанное, было что-то такое, что переворачивало душу. Геннадий Павлович потому и поспешил покинуть паб, оставив растерянного Юлия Никандровича, что почувствовал приближение волны воспоминаний, которая сама по себе, вне зависимости от того, что несла, могла стать разрушительной. Никому прежде не приходилось выбираться из столь плотной и причудливо сотканной паутины ложной памяти, подобной той, в которой запутался Геннадий Павлович. Трудно было даже предположить, чем все это могло закончиться, поэтому Геннадий Павлович не хотел, чтобы в эту минуту рядом с ним находился кто-то из знакомых. Он должен был пережить все это в одиночестве. Сейчас он мог воочию убедиться в том, что возможности влияния на человеческую психику посредством ложных воспоминаний безграничны. Используя их, человека можно было заставить изменять, лжесвидетельствовать, убивать. Или, к примеру, кое-что попроще – проголосовать на выборах должным образом, чтобы при подсчете голосов ни у кого не возникало никаких сомнений. Геннадий Павлович шел по улице, словно перемещался в каком-то эфемерном водовороте, сотканном из обрывков воспоминаний. Взгляд его почти не фиксировал того, что происходило вокруг, и оставалось только удивляться, каким образом ему удавалось избегать столкновений с другими прохожими. Возможно, видя его отсутствующий взгляд и улыбку, подобную той, что озаряла лицо Будды, люди уступали ему дорогу, принимая кто за тихо помешанного, кто за святого. Очнулся Геннадий Павлович только на Бородинском мосту, на подходе к Киевскому вокзалу. Увы, он не вспомнил всего, что ему было нужно, и даже не сумел полностью отсечь ложные воспоминания, но он смог узнать достаточно для того, чтобы понять, что теперь нужно делать. Геннадий Павлович был почти уверен в том, что, утвердив самого себя на роль подопытного в эксперименте, в ходе которого в память человека – то есть в его память! – будет введен огромный, как никогда прежде, пласт ложных воспоминаний, он должен был обязательно предусмотреть для себя запасной выход. Такой, о котором не догадался бы никто другой. Тем более если он уже тогда понимал, с кем имеет дело и на что способны его работодатели. Запасной выход существовал. Оставалось только догадаться, где его искать.
На входе в метро Геннадий Павлович сунул руку в карман брюк, собираясь выгрести оставшуюся мелочь, но тут же вспомнил о карточке безработного, лежавшей в нагрудном кармане рубашки. «Собственно, почему бы и нет», – усмехнулся Геннадий Павлович и предъявил карточку стоявшей на контроле дородной даме. Фокус сработал и на этот раз – контролерша скользнула взглядом по карточке, и этого оказалось достаточно для того, чтобы Геннадий Павлович беспрепятственно прошел в метро. Проехав пару станций по Кольцевой, Геннадий Павлович перешел на линию, что вела к дому. Сделал он это по привычке. Мысли его в тот момент были заняты запасным выходом, поэтому лишь оказавшись на платформе, он понял, что совершил ошибку. Для того чтобы перейти на линию, по которой он обычно добирался до дома, – до того самого дома в районе жилых застроек Марьино-3, где в маленькой комнатушке, в коммунальной квартире проживал пятидесятидвухлетний безработный Геннадий Павлович Калихин, – ему нужно было проехать по «кольцу» еще две станции. Видимо, в тот момент, когда Геннадий Павлович не думал, куда едет, его вела прежняя память, она и подсказала маршрут, которым в былые времена пользовался Калихин. Вот только куда мог привести этот путь, Геннадий Павлович, как ни старался, вспомнить не мог. С запоздалой досадой он подумал о том, что не стоило вмешиваться в работу подсознания. Но поскольку путеводная нить была потеряна, Геннадий Павлович снова вернулся на Кольцевую линию и продолжил свой путь в направлении Марьино-3.
В метро было душно, но все же немного прохладнее, чем на улице. Вагон оказался почти пустым, – лето! все, способные к самостоятельному передвижению, стараются выбраться как можно дальше за черту города! – и Геннадий Павлович сел на сиденье возле двери. Пристроив голову на спинке сиденья, Калихин закрыл глаза. Он думал, что без особого труда сможет погрузиться в структуру сна первого порядка, когда сознание находится как бы на пограничной полосе, разделяющей сон и явь. В таком состоянии можно одновременно держать под общим контролем то, что происходило вокруг, и дать возможность подсознанию анализировать предложенную проблему в автономном режиме, выдавая только промежуточные результаты, на основании которых можно строить дальнейшую систему поиска. Однако, вопреки ожиданиям, осуществить это на практике оказалось не просто. Сначала Геннадий Павлович едва не заснул по-настоящему – долгим, глубоким сном без сновидений. Очнувшись, он удивленно посмотрел по сторонам, вспомнил, что едет домой, убедился в том, что впереди у него еще несколько длинных перегонов между станциями, и снова попытался войти в структуру сна первого порядка. На этот раз ему это почти удалось. Геннадий Павлович почувствовал, как тело его подхватило течение несуществующей реки и понесло куда-то вдаль от реальности. Во сне Геннадий Павлович улыбнулся – настолько приятным было ощущение плавного, равномерного движения из ниоткуда в никуда. Но длилось это блаженное состояние недолго. Очень скоро у Геннадия Павловича появилось странное ощущение, что поток, несущий его невесомое тело, становится тяжелым и вязким, – вода как будто выталкивала его на поверхность. Геннадий Павлович почувствовал густой, чуть кисловатый и в то же время до омерзения приторный запах. Калихин попытался вернуться к первоначальному состоянию безмятежного покоя, но это ему не удалось. Что было в высшей степени странным, поскольку это был его сон, и, следовательно, он мог управлять им по собственному усмотрению. Геннадий Павлович почувствовал приближение приступа паники, – ощущение было похоже на то, что он испытал, ожидая в пабе задерживающегося Юлия Никандровича. Если он не мог контролировать даже структуру сна первого порядка, значит, он никогда этого и не умел, и то, что произошло прошлой ночью, – всего лишь случайность. Он знал, что такое бывает порой – испытуемый, не обладающий даже зачаточными способностями сновидца, неожиданно проваливался сразу в структуру сна второго, а то и третьего порядка.
