Но не о богомилах здесь речь. Обвиняя еретиков новгородских, Геннадий жаловался на их неуловимость, двуликость. Открыл ему глаза поп Наум, который тоже одно время был подвержен ереси, а потом и опомнился, покаялся, принес Геннадию еретические псалмы, составленные по иудейскому образцу.
Назначили розыск. В благом деле помогали Геннадию бояре Яков и Юрий Захаровичи из рода Кобылиных-Кошкиных, но найти этих еретиков оказалось трудно, потому что они запирались в своем еретичестве и клялись, что они православные христиане. «А то, что они клянутся без страха, — пишет Геннадий, — соответствует девятнадцатой главе тех же ересей». Но как поймать рукой дым? Чувствуешь его запах в воздухе, повернул голову, а он уж и рассеялся. Может, и сомневался тогда Геннадий, думая с тревогой — а ну как их клятвы искренни? Но если человек ищет, то ищет не абы что, а вещь определенную. Геннадий искал ересь и находил ее. «Сколько ни есть ересей месалианских — все они исповедуют, а иудейским десятисловием только прельщают людей, притворяясь, что они его соблюдают». Объясним, что такое десятисловие. Это десять заповедей Моисея: не убий, не укради, не сотвори кумира себе… ну и так далее.
О ересях мы будем говорить еще много. Насколько прав Геннадий, каждый рассудит по-своему, поскольку каждый ищет свою дорогу к Богу, но всякий читающий послание архиепископа подивится его страстности, искренности и желанию разобраться в предмете. И еще поспорить и обговорить все толком. А с кем? Если бы Паисий и мудрый Нил Сорский приехали в Новгород! Но об этом можно было только мечтать. Дорога трудна, долга, да и много дел неотлучных в собственной обители. А в Новгороде с кем говорить, если иные попы настолько темны, что и грамоты не разумеют.
И томится душа Геннадия о просвещении: «Да есть ли у вас в Кириллове или в Феропонтове, или в Каменном монастыре книги “Сильверст папа Римский”, да “Афанасий Александрийский”, да “Слово Кузьмы Пресвитера на новоявленную ересь богомилов”, да “ Послание патриарха Фотия к князю Борису Болгарскому”, да “Пророчества”, да “Книги Бытия”, да “Царства”, да “Притчи”, да “Менандр”, да “Иисус Сирахов”, да “Логика”, да “Дионисий Ареопагит”? Потому что все эти книги у еретиков все есть».
О, вольный город Новгород! Чего только не навезли туда ганзейские купцы! Но Геннадия не интересовали парча и бархат, вина и украшения, но книги, книги… Еще больше, чем борьба с еретиками, Геннадия занимала великая цель — перевести и составить полный свод Библии, которого до сих пор не было на Руси. И он уже начал тогда осуществлять это главное дело своей жизни, уже собирал для творения сего достойных людей. С ними можно будет не только работать, но и наговориться всласть, разобраться толком, что же за новая, невиданная доселе завелась ересь на Руси.
И ведь про Москву что говорят… Москва — всему голова, и она же этой ереси потворствует!
А потом прошел 1492 год, встреченный, как всегда, 1 марта. Конца света не случилось, а посему был созван Собор для уложения церковной Пасхалии на восьмое тысячелетие. Митрополит Зосима поручил архиепископу и известному книжнику Геннадию Новгородскому сделать исчисления Церковного круга. С работой Геннадий справился образцово, но не отказал себе в удовольствии предварить исчисления введением. В нем он свидетельствами Апостолов опровергал «мнимые предсказания о конце света» и доказывал, что срок этого события известен одному Богу.
Вначале Пасхалию изложили только на 20 лет. Пермский епископ Филофей, большой учености муж, проверил ее правильность. После этого Геннадий составил таблицы на больших листах — круги солнечные, лунные, основания, эпанты и прочее. Пасхалии были рассчитаны до 7980 года, а если по-нашему, то до середины XXI века.
6
В августе 1497 года в Москву приехала в гости любимая сестра государя — великая княгиня Рязанская Анна. Царь Иван встречал ее на Всполье за Болвановьем с большой свитой. Были здесь и царица с детками, и невестка с внуком Дмитрием. Княгине Анне очень понравилась московская жизнь. Пожила она во многих домах, со всеми была приветлива и не делила любви между Софьей и Еленой Волошанкой, но почувствовала их раздор и общее напряжение, присутствующее при дворе. Нашлось время и для откровенного разговора с братом. Вот тут на правах любимой сестры умная женщина и завела разговор о престолонаследии.
— Годы наши, брат дорогой, уже немолодые. Но мне легче. Мне только о душе своей думать, а тебе еще и о государстве. Иль забыл батюшкины распри с Шемякой да Василием Косым? На кого оставишь Русь? Объяви наследника, не тяни, не сей смуту… — наверное, так она говорила.
И государь на то ответствовал, что должен посоветоваться с боярами, понеже, как пращур Симеон учил, почитать надо митрополита да старых бояр, кто отцу служил и кто хотел отцу нашему добра и нам также. Заповедь великого князя Симеона Гордого всегда жива была в сердце Рюриковичей.
А про Дмитрия Шемяку сестра вспомнила ко времени. Если б человек мог, он бы навсегда стер бы из памяти бедственные, трагические дни, особенно если прожиты они в раннем детстве. Зачем ворошить старое, переживать заново унижение за родителя своего и страх? Да что там, страх — ужас! По счастью, человек не волен вырвать страницы их той книги, которая зовется — жизнь, потому что страхи эти и унижения суть инстинкт самосохранения. Забыть их так же невозможно и не нужно, как забыть боль от ожога и не отдернуть вовремя руку от пылающего костра.
Иван многое помнил из того, что пережил в шесть лет. Например, как случилось тогда по осени в Москве невиданное чудо — землетрясение. Поколебался ночью и Кремль, и посад, и церкви святые с монастырями. Перепуганные горожане высыпали на улицы. Боялись, что разверзнутся недра и поглотят всех с чадами и домочадцами. Землетрясение было слабым, нашлись счастливцы, которые вовсе его не заметили во сне и по утру все удивлялись панике. А умные мужи и праведники говорили, что неспроста эта тряска, что сулит она новые бедствия народу.
Помнил Иван и возвращение батюшки из татарского плена. Горестным было это возвращение. Царский дворец пожрал огонь, поэтому великокняжеская семья нашла пристанище в доме князя литовского Юрия Патрикеева — верного батюшкиного слуги. Двор Патрикеевых размещался в Кремле у Спаса на Бору. Из этого дома батюшка и поехал по обычаю предков в Троице-Сергиев монастырь поклониться святым мощам Сергия Радонежского и возблагодарить Господа за избавление от плена. С собой великий князь Василий (пока еще не Темный — зрячий) взял на молебен двух малолетних сыновей — Ивана да Юрия.
Зима, февраль, долгая дорога… Заснеженный лес плотен, как боярский дом — изба прилепилась к поволуше, поволуша к сеннику, сенник к горнице. Так и зимний еловый лес — не протолкнешься меж косматых стволов, не пропустят. Монастырь стоял на взгорке, прятался за высоким деревянным тыном. Людей там много и все благостные. Площадь перед Троицким каменным собором расчищена от снега, келейки все чистые, трапезная пахнет дымом и вкусной едой.
Все произошло на третий день. Батюшка молился в церкви, а Иван с младшим братом затеяли на горке строить снежную крепость. Кондрат — их слуга и пестун — помогал катать обширные кругляки-валуны. Смеялись, барахтались в снегу, вымокли. Пора и в дом идти. Вдруг на соседней горке появились воины — человек десять, а может, и более — из тех, кто сопровождал их обоз из Москвы. И были те воины как бы встревожены, и все смотрели вдаль. И Иван смотрел, и дядька Кондрат. А виден был с той горы длинный обоз, везли в нем сено ли дрова, мирно шествовали рядом с обозом возницы в длинных тулупах.
