Некоторые главы романа были вполне пригодны для чтения, иные страницы были не только испещрены поправками, но изобиловали хрусткими от клея заплатками, скрывающими целые абзацы. Имелся и от руки написанный план, из которого следовало, что в руки Киму попала только половина написанного. Много было разрозненных листков с несвязным текстом. Это были рукой написанные заготовки, до времени не востребованные запасы из чужих мыслей: выписки из истории русской и итальянской, во всяком случае, там были ссылки на Маккиавелли и Бенвенуто Челлини, цитаты неизвестных мудрецов, а также пословицы и понравившиеся автору словосочетания, передававшие особенности и пряность русского языка пятнадцатого века. Вся эта словестная каша была рукописной (но почерк был не материнский, уж его-то Ким хорошо знал) и снабжена множеством ссылок, номерами страниц и даже шифрами. Очевидно, автор много дней провел в библиотеке.
«Архиепископ Геннадий свел под одну крышку Ветхий и Новый Заветы в 1499 году — первый в славянском мире труд. Полностью напечатана Библия была только при Елизавете».
«Скептицизм усомнился в космическом порядке. Греки возвели религию в философию, а философия не признает высшей тайны, которой нельзя понять».
«Фома Аквинский развил собственную систему взглядов на мир (база — Аристотель). Фома утверждал, что космический порядок существует, и церковь может спасти людей».
«У царя Ивана было два брата: Борис Волоцкий и Андрей Угличский. И обоих он погубил, прикарманив их земли».
«Именно Иосиф Волоцкий навязал Руси (на перепутьи) исключительное место в мире и истории. Идея открытости для мира, которую сами того не ведая проводили еретики, идея общего с Европой пульса, — была загублена».
«Окамененное бесчувствие — церковный термин. Это когда человек не может покаяться на исповеди, потому что не находит у себя никаких грехов, вполне искренне считая себя во всем правым».
«Ясенец — синеватый лед. На нем и казнили несчастных заговорщиков».
«Я не знаю, зачем мне “жидовствующие”, но твердо уверен, что я обязан их защитить, даже если они в моей защите и не нуждаются».
Это уже не цитата, это крик авторской души.
«Когда присуждали священников к кнуту или виселице, то говорили: казним не попов, а негодяев по древнему уставу наших отцов».
«В XV веке в Литве русский язык был государственным».
Ну и так далее…
11
Открытый заговор против государя имел странную подоплеку. Все как-то совпало разом, и события, и мысли, и настроение при дворе, когда люди, вообще-то разобщенные, вдруг хором захотели опасного — отделиться от царя Ивана III на правах удельного княжения. В обычаях того времени знатные фамилии, находясь на службе у государя, давали клятвенные грамоты — не отъезжать на сторону до самой смерти. Никто из участников противного скопа такой грамоты не писал, поэтому они уговорили себя, что вправе бежать в Вологду и большой беды от этого не будет. Все крамольники на допросах, а многих и на дыбу поднимали, твердили об «отделении на правах удельного княжения».
Смешно слышать такое! Мальчишкам впору купиться на подобные лозунги, а старшие-то, дьяк Стромилов, или, скажем, Гусев — неужели верили в подобную нелепу? Тут же и отвечаем — не верили. Им ли не знать, что за попытку отъезда из Литвы к царю Ивану знатнейших князей Олельковича и Ольшанского король Казимир смертью казнил. А в Литве нравы помягче, чем в Москве. Только третьему из заединщиков этого дела — князю Федору Бельскому — удалось остаться живу. И то потому, что бежал он в Москву, бросив имущество и молодую жену. А какая потом промеж Литвы и Москвы началась склока! Правду сказать, склочничали из-за их земель. Ольшанский с Михаилом Олельковичем хотели отсесть к Ивану с землей и отодвинуть границы Московии аж до реки Березини. А князья Одоевские, Воротынские и Трубецкие! Они присоединялись к Руси с боем, международным скандалом и смертоубийством, и если Стромилов уговорил молодежь, что имеют они право безнаказанно искать другого сюзерена, то это есть обман и грех.
Про дрянного отрока фряжского Паоло, который был у Стромилова на посылках, узнали сразу же, как повязали самого дьяка. Гнездо кромешников надо было выжечь одним махом, чтоб не разбежались зазорные людишки, как тараканы. Паоло искали во дворце, не нашли, но получили подсказку, что шляется отрок в Сретенский монастырь, дабы приобщиться к их небольшой, но богатой библиотеке.
Стражники нашли Паоло на улице, гоняли полдня по городу — не могли поймать, а когда осталось только руку протянуть, хитрый фрязин исчез. «Как сквозь землю провалился», — повторяли стражники, творя крест — не иначе, как не обошлось здесь без нечистой силы.
Паоло был единственным, кто скрылся от справедливого суда. Прочих кромешников взяли одним днем и отвели в застенок.
Приступили к допросам. Тут и выяснилось, что собрало этот разношерстный люд вместе. Все они считали себя обиженными государем и искали в заговоре своей выгоды.
У иных обиды были маленькими, имеющими к государевым делам только косвенное отношение. Двое служилых, вернувшихся недавно со шведской войны, обиделись на приказных чинов, что у них, де, военный трофей отобрали. Русские полки осаждали Выборг много месяцев — не взяли, зато в отместку порушили и пограбили все окрестные земли. Черных людишек грабь — не хочу, они не пожалуются, но у них грабить нечего. У богатых есть что отнять, но они жалуются. Один из таких владетелей обширных земель и крупного замка написал жалобную челобитную русскому царю и подробно перечислил все утраты. Царь пришел в ярость. Плевал Иван на того шведского вельможу, но если его подданные во время военной операции прихватили зело богатый трофей — то где он? Когда под рукой точный список, найти не трудно. Трофей был изъят и отдан в казну.
Случай боярского сына Юрия Холмского и вовсе несуразен. Вначале сей Холмский от зазорных дел отпирался, но потом покаялся: мол, обиделся он за своего дядю тверского боярина Михаила Холмского, «несправедливо» сосланного на север. Когда двенадцать лет назад князь Иван Молодой взял Тверь, взял «окончательно», навеки подчинив строптивый город Москве, великий князь Тверской, захватив казну, бежал в Литву. Понятное дело, его пособника Михаила Холмского сослали в Вологду. Он и сейчас там живет. Может, именно из-за старика Холмского и надумали кромешники бежать в Вологду, чтобы объединиться там под общие знамена?
У дьяка Стромилова был свой интерес. Он все поставил на римлянку Софью и с ней связывал свои надежды. Решение Ивана о престолонаследии буквально загнало Стромилова в угол. Рушилась мечта его жизни. Дьяку Гусеву, вишь, государь не позволил сына выгодно женить. Кого-то чином обошли, а, проще говоря, молодежь хотела от безрассудства чего-то «такого-эдакого». Словом, сошлась межа с межой, мочи нет от несправедливости, а потому желаем жить на особицу!
Начались допросы с пристрастием, и тут же пошли новые сказки. Поярков, Рунов брат, на дыбе повинился, что заговорщики хотели не просто бежать на север, но захватить там царскую казну, ту, что хранится на черное время в Вологде, Белоозере да Кирилловом монастыре. Мало вам? Яропкин Афанасий, боярский сын, показал, что, в дерзостных своих притязаниях заговорщики измыслили княжичу Василию особую роль. Они намеревались уговорить Василия тоже бежать с дружиной в Вологду, а предварительно погубить наследника Дмитрия. Злодейство в чистом виде!
