Но Иван сам назначил наследником Дмитрия, без каких бы то ни было советов — сам! И сделал это в память о сыне, которого продолжал оплакивать по сей день. Покойный Иван Молодой тем особенно был дорог отцу, что в трудный, страшный год, когда шел хан Ахмат на Москву, сын выстоял на реке Угре и тем избавил Русь от ига навечно. У Молодого был завидный дар — он был истинный воин, храбрый до безрассудства, до доблести, а государь Иван жил, подчиняясь голосу разума, и тот голос говорил — ничего не делай допрежь времени, гнилой плод и сам упадет.
Иван не был трусом, но был человеком холодного сердца и крутого нрава. Все помнили, какой разор учинил в Москве хан Тахтамыш. А ведь случилось это уже после великой битве на поле Куликовом. Прошло сто лет. И опять татары требуют дань. Но тогда, в 1480-м, царь считал, что война не ко времени. И не боялся он Ахмата, но остерегался. Жалко было потерять накопленное и отстроенное. Успенский собор высится красавцем, славя веру истинную и утверждая Иванову мощь. Богатый выкуп, полученный с Новгорода, наполнил кладовые всклеть. Он уже отослал Софью с детьми и казной в Вологду, но много ли на север увезешь? Если захватят проклятые Москву, все пожрет огонь. И голос разума подсказывал: «Не становись на бой, великий государь! Прародители завещали нам не поднимать руки против Орды, в чем дали вечную клятву. И ты так поступай!»
Но были и другие советчики. Мать инокиня Марфа не пожелала ехать с Софьей в Вологду, осталась в Москве ждать исхода битвы. Воевода Иван Юрьевич Патрикеев готов был отпустить царя на поле брани и взять на себя охрану Москвы. Ростовский архиепископ Вассиан Рыло разразился гневливым посланием, в коем писал, что разрешает государя и великого князя от старой клятвы и благословляет его на бой «с богосудным, скверным и самозваным Ахматом». И еще присовокуплял дерзкий архиепископ, что если Иван откажется, что он готов сам, несмотря на свою старость, встать во главе русского воинства.
Хорошо вам рассуждать! Ахмат не пойдет один на Русь, он попросит помощь у короля Казимира, а если Литва ввяжется в войну, то противостоять им будет невозможно. А еще строптивые и вечно обиженные братья — Борис Волоцкий и Андрей Углический. Чью сторону они примут? Очень может быть, что они пойдут против Ивана на стороне ордынцев. Ведь это мука мучительная — сделать выбор, когда на кону лежит все государство, вся доблесть Иванова и все его добытки! Иван любил, чтобы выбор делался сам с помощью обстоятельств, им самим терпеливо и загодя подготовленным. Дважды посылал он грамоты в войско на Угре, призывая сына вернуться в Москву под его руку, и дважды Иван Молодой самовольничал. Молодой выстоял на Угре и спас Русь! Благослови Господь, имя покойного Ивана Молодого и здравствующего сына его наследника Дмитрия.
Дело крамольников шло к естественному концу. Уже кончились пытки, все вины были записаны, осталось только назначить день казни. В этот момент Иван получил известие, что опальный Василий, в нарушение приказа отцовского, сносится тайным образом с царицей, и виновны в том нерадивые слуги, которым удалось обмануть охрану. Иван вспылил. В тот же день Василий из своих покоев был переведен в приказные палаты под крепкую стражу. Иван понял, что пришла пора объясниться с царицей.
Разговор должен был быть коротким. Он все скажет ей в лицо. Он отнюдь не намерен лишать жизни ни ее, ни Василия, но даст Софье понять, что козни ее известны и что она до тех пор будет находиться в заточении, пока не раскается в содеянном со всей искренностью. И он, государь, должен быть уверен, что она стала благонравной женой и будет покорной подданной царскому соправителю и великому князю Дмитрию. И не перечить! Он долго терпел ее выверты! Жена мужу во всем должна быть подвластна и жить в тихости! А плакать будет, утешать ее не станет. Сама во всем виновата, теперь и расхлебывай кашу и докажи мужу верность покорностью.
Софья сидела в окна, читая какой-то длинный свиток. При виде мужа, она не выказала удивления, неторопливо поднялась со скамьи, поклонилась по обычаю, аккуратно свернула свиток и трубку и протянула царю. Тот молча стал читать.
— … Икона Спасителя, да икона Богородицы с убрусцем и ряснами жемчужными, икона Иоанна Крестителя с привесами, также застенки с дробницами. Крест золотой, на нем Распятие, во главе яхонт синь, у устец два жемчуга, около креста обнизь жемчужная, склянцы с чудотворными монастырскими медами, еще со святой водой, а также свечи воску ярого…
Свиток был длинным, несколько полос бумаги пришлось склеить, чтобы переписать все это добро…
— … также постеля пуховая, одеяло атлас золотой и серебряный по лазоревой земле, рундук, обитый бархатом червленым и пара шпалер, одни с оленем, а другой с птицей-лалой и павлином. Также ковер турский, зерцало осмигранное с рукоятью в золотом станке с изумрудами и бирюзой, а еще гребни из слоновой кости однозубчатые и из кипариса двоезубчатые…
Иван бросил читать и с изумлением посмотрел на жену, та выглядела совершенно невозмутимой.
— Что это?
— Это обиход мой, который, надеюсь, государь позволит взять с собой, когда поведут меня в Приказные палаты.
— Зачем тебя поведут в Приказные палаты?
— Вслед за сыном.
— Откуда знаешь? Кто сказал?
— Никто не сказал. Воздухом надуло. В одном дому живем. Воздухом, — она сделала волнообразный жест рукой, — все и передается. Окна-то не занавешены.
— Вон ты как дело-то повернула, — со злобной усмешкой проговорил Иван. — Я думал, ты сидишь здесь в слезах и раскаянии, а ты о зеркалах и яхонтах заботишься.
— И в тюрьме жизнь. Не появлюсь же я пред святой иконой неубранная и нечесаная.
Софья говорила вроде бы разумно и богобоязненно, и все-таки Иван чувствовал в интонации ее скрытую насмешку. А может, только кажется ему, что лезет царица на рожон. Все вокруг угодничают, а эта вроде бы спокойна и рассудительна.
— Тебе впору голову пеплом посыпать! И меня благодарить, что был к тебе милостив. За грехи-то твои…
— В чем же я грешна? — перебила его царица.
— И ты смеешь мне в лицо и эдак безбоязненно говорить, что клятву, пред алтарем данную — быть всегда с мужем заедино, — не нарушила? Не ты ли пошла супротив воли моей, строя козни против наследника? — вскричал Иван гневно.
— Кто наследует твой трон — один Бог знает. Когда вавилонский царь Навуходоносор бросил в раскаленную печь невинных отроков Ананию, Азарию и Мисаила, то они чудесным образом не погибли в пламени. И мой сын не сгорит!
— Смела! — Иван даже хмыкнул от подобной наглости. — Недаром говорят: «От жены начало греху и тою все умираем». Если муж жены не учит — он сам погублен, и дом свой погубит и прочих с собой. Я один должен дать ответ за вас в день Страшного суда. А ты запятнала имя царицы русской. Подол свой запятнала в скверне. Я взял тебя из дома бедного, погибшего, а приданым твоим была одна память…
— Память, говоришь? — Софья встала со скамьи, выпрямилась, Ивану показалось, что тучное тело ее заполнило всю горницу. — Господи, святые и великомученики, вас призываю в свидетели, какова эта память. Я византийского дома дочь, за моей спиной багрянородные Комнены и Палеологи, они помогут мне в горемычной судьбе моей. Меня привезли в снега и деревянные терема, в страну варваров и теперь попрекают тем, что я хочу им блага — этим стенам, этому городу! У Феклы, спутницы апостола Павла, тоже приданым была одна память, но она была верна святому до последнего его вздоха, а когда приговорили ее к публичной казни, травле дикими зверьми, то звери эти покорно легли у ее ног. И эти лягут… — полная рука обвела горницу широким жестом и словно задела за сам окоем-горизонт, за дальние леса и реки.
