— Как она учится?
— Да какая тебе разница? Это ведь чисто формальный вопрос. Ты мастер по формальным вопросам. С учебой у нее все благополучно. Но у нее беда, понимаешь, беда… Вначале она спрашивала каждый день — где папа? Я отвечала одно и то же — уехал в командировку. Потом она перестала спрашивать. Но чтобы поступить в хорошую школу, этой малявке пришлось пройти кучу тестов и ответить на самые разные вопросы. Никто, конечно, напрямую не спрашивал — в полноценной она семье живет или… безотцовщина, словом. Но ей пришлось отвечать.
Люба не плакала, но лучше бы она рыдала в голос, во всяком случае, это было бы привычно. А теперь перед Кимом сидел чужой человек. Не курила. Сидела неестественно прямо, глаза сухо, металлически блестели, пальцы все время расстегивали верхнюю пуговицу, словно воротник ее душил, а потом с той же поспешностью принимались эту пуговицу застегивать. Левая рука была сжата в кулак и время от времени коротко и быстро стучала по столешнице.
— Ну, какая глупость. Психолог с шарами. Стоит ли из-за этого так расстраиваться? — примирительно сказал Ким. — И вообще Сашка — человек с юмором. Она просто хотела, чтобы эта дама оставила ее в покое.
— Зачем ты пришел? Мы без тебя отдохнули. У нас нет мужа, нет отца, но у нас две бабушки. Мы перебьемся. И не нужна тебе дочь. Поиграешь с ней денек и забудешь. И не звони нам, слышишь? Не звони.
— Хорошо, хорошо… Только не злись. У меня к тебе просьба. Помнишь, мать давала мне старую телефонную книгу. Я хотел переписать себе номера, а потом вернуть. Но выяснилось, что мать сама переписала себе нужные номера, а книжка осталась у нас. Она такая узкая, в черном драном переплете, там еще тиснение — то ли лось, то ли олень у сосны. Книжка лежала в пакете с фотографиями…
Люба замерла и осторожно, урывками выдохнула воздух, словно она бежала куда-то стремительно, а ее в грудь растопыренной пятерней… Минуту, не меньше, она рассматривала Кима.
— Так ты за этим пришел? — руки ее затихли на коленях, на щеки вернулся румянец.
Когда она принесла растрепанную телефонную книгу, то уже выглядела совершенно спокойной.
— Я объясню. В этой книге может быть…
— Не надо ничего объяснять. Я и так знаю, она нужна тебе для работы, — вид у Любочки был такой, будто она только по оплошности не обратилась к Киму «на вы».
И вежливый кивок головой вместо «до свидания».
16
В России три беды — дороги, дураки и подъезды. Ведь это страсть Господня — преддверие нашего жилья! Иные говорят — код поставить и уборщицу нанять, мол, это решение проблемы. Вздор! Положим, уборщица найдется и не будет пьяницей, а код не раскурочат в первую же неделю его существования. Вид подъезда от этого не изменится, потому что в сознании человека это все равно чужая, может быть, даже враждебная территория. Стены исписаны… Графите — это такая же старая болезнь, как ящур. Мать рассказывала, что в Амстердаме — «дивный город!», у нее за границей все города дивные — снизу доверху изрисован народными умельцами красками из баллончиков. Но в Амстердаме на фасадах домов рисуют кислотные картинки, а у нас на стены выплескивают скучную похабень. Впрочем, наверное, и за границей графите такого же толка. Томится душа подростков предчувствием неизвестного, зов пола берет свое. А откуда матушка может знать, как пишется по-голладски «крайняя плоть» в кратком изложении?
Не в надписях и срамных рисунках дело. В наших подъездах угнездилась въедливая, убежденная в своей неизбывности, бомжовая нищета. Почтовые ящики — корявые, ржавые и мятые, кромки стен искрошились, пол — вскрытый культурный слой. А лифты? Это особая песня. Стекла в них давно заменены фанерками, лампочки вывернуты, подъемный механизм кряхтит из последних сил, а люди безбоязненно, бездумно вручают жизнь этому жалкому, износившемуся агрегату. Как не бояться? Сколько раз предупреждал гостей — в нашем лифте вместо кнопки на табло — дыра, суйте в нее палец без опаски, сигнал сработает. Что значит, черт подери, без опаски, если сам каждый раз боится. Дыра была глубокой, как скважина, и состояла из двух частей. Нижняя ее часть представляла собой как бы наперсток, сработанный как раз по указательному пальцу. Палец надо было утопить полностью и каждый раз приходила в голову грубая мысль — вдруг именно сегодня лифт оттяпает тебе две фаланги!
Ким вдруг сам себе удивился: чего ради он сегодня запал думать о подъездах? Может быть, у него после похода к Ленчику, когда он в лифте застрял, еще и клаустрофобия развелась? Не похоже. В собственном лифте он ездил без всякой опаски.
Жил себе и жил, а тут вдруг начал расстраиваться и удивляться. Вчера, например, сидел перед телевизором, слушал последние известия (чего он не делал годы!), а потом хохотал в голос. Ребята, мир сошел с ума! Мы собираемся торговать виртуальным свежим воздухом, дабы не расширять азоновую дыру! И никакой это не Лем, и не Стругацкие, и не Бредбери. За «квоту на незараженный воздух» Япония собирается нам платить хорошие деньги (миллиарды, конечно, сейчас в мире весь счет на миллиарды виртуальных долларов), но сама в прежнем темпе продолжает увеличивать аэрозолями азоновую дыру.
Но это все так… «семачки». Хуже другое. Планета наша непрерывно трясется, вулканы озоруют, ледники ползут вниз, айсберги тают, уровень мирового океана поднимается, а Америка жаждет подмять под себе весь мир, обеспечив его виртуальным счастьем. Для внедрения вышеозначенного счастья используется вполне реальное оружие. То, что им нефть на прокорм нужна, умалчивается. И не столько им сама нефть нужна, сколько власть. Штаты хотят заведовать всеми мировыми кладовками.
Вот ведь хренотень! Перестал пить, исчезла вечная забота раздобыть водки или пива, в мозгу высвободилось место и тут же заполнилось суетливой возней — переживаниями за человечество. В момент праведного негодования Ким даже решил, что завтра же забьет в дыру на табло в лифте деревянную пробку. Хотя вряд ли это удастся сделать самому, во-первых, для работы надо будет останавливать лифт, а граждане поднимут хай, а во-вторых, пробка может засесть накрепко и сигнал вообще не будет проходить. Придется топать на шестой этаж ножками. Но можно вызвать мастера, заплатить ему, пусть сделает все путем.
Ким, рассмеялся, поняв, что никакого мастера он, конечно, не позовет, не до того теперь, но сама мысль, мелькнувшая в тылу сознания, мысль о личном вкладе в благоустройство человечества, дала ощущение минутного душевного комфорта.
Так он думал, когда ехал к Любочке, а когда возвращался от нее от всех хороших мыслей остался только пшик. Все заглушила обида. Он ведь к Любке обновленный шел, а она, она… Ничего она не поняла, потому что эгоистка. Ей всегда было на Кима наплевать, а теперь она спекулирует его любовью к дочери.
Он-то шел как раз повидаться с Сашкой, а уже заодно, после зоопарка, спросить про старую телефонную книгу с предполагаемым телефоном Галки Ивановны. Но Любовь, при ее строптивом характере, все исказила, все поставила с ног на голову. И, прокручивая назад встречу с женой, он понял, что рассказ по шары и психолога как раз самый обидный и есть.
