Вдруг вскинулась чья-то рука над толпой, и на царственного отрока, словно бабочки живые, словно листья осенние посыпались золотые монеты. Рука дарующая принадлежала Юрию Ивановичу — брату Ивана Молодого, и Софья вдруг горько обиделась на царя, что осыпать монетами Дмитрия он не поручил ее мальчикам. «Василия оболгали — поверил! — бормотала она беззвучно, — но чем тебе братья его не угодили? Почему наказываешь невниманием моих мальчиков?» В какой-то момент показалось ей, что явятся сейчас слезы, но глаза остались сухи. Только клокотало что-то в горле, булькало, как мясное варево.
— Матушка-царица, простудишься! Отойди от оконницы, дай закрою, — причитала за спиной постельница.
Софья вернулась к пяльцам и принялась за лик Богородицы, что венчал верхнюю кайму пелены. Пальцы ее не дрожали.
На следующий день она узнала все подробности вчерашнего торжества. Три новых седалища поставили в амвоне Успенского собора, на них сели сам Иван, митрополит и юный Дмитрий. Венец и бармы уже лежали рядом на столике. После молебна первым говорил государь, говорил пышно и прочувствованно. Он и благословил внука Великим Княжеством Владимирским, Новгородским и Московским. Потом митрополит благословил крестом Дмитрия, держа руку на его главе. Молитва его была такова, что все в церкви плакали. «…да сподобит его помазатися елееем радости, принять силу свыше, да воссияет юноша на престоле правды, оградится всеоружием Святого Духа и твердою мышцею покорит народы варварские…»
Подражая чуть глуховатому митрополичьему говору, казначея важно выговаривала слова, Софья прилежно слушала, не отрываясь, однако, от пяльцев, а внутренний голос, казалось, сам по себе шептал истово и страстно: «Ужо я помажу тебя елеем, дай срок, ты у меня воссияешь вместе с матушкой твоей дерзкой!»
— Что? Повтори! Прослушала, — перебила она казначею.
— Царь Иоанн собственноручно возложил венец на внука, — покорно повторила та, а внутренний царицын голос тут же своевольно отозвался: «Как возложил, так и снимет, попомните мое слово!»
Софья поморщилась и принялась мысленно читать молитву. А казначея уже рассказывала про небывалый по богатству пир, и про гостей, которых было так много, что вышла путаница, кто где по чину должен сидеть, и про закуски, там подаваемые.
— Великому князю Дмитрию Ивановичу во исполнение древнего обряда подали блюда переславских сельдей особого посола в знак того, что Москва и Переславль всегда едины под скипетром, — казначея явно потеряла бдительность, голос ее по началу строгий и осуждающий, звучал теперь чрезвычайно сладко. — И еще говорят, что государь подарил внуку крест с золотой цепью, пояс в драгоценных камнях и сердоликовую Августову крабию.
«А не подавится отрок-то?» — немедленно взбунтовался внутренний голос.
— А как сам государь выглядел? Весел или озабочен? — спросила Софья.
Казначея замерла на мгновение и с некоторым удивлением ответила.
— Говорят, мрачен был, хоть и пытался веселиться.
Софья вслушалась в бездны души своей, внутренний голос удовлетворенно молчал.
Часть третья
1
На Лиссабон обрушился дождь. Юлия Сергеевна была уже на подходе к интеренет-кафе, когда серое с проблесками синевы небо в минуту потемнело. Какие там первые капли — сразу отрезвляющий душ! В Москве понятие сильный дождь всегда накрепко связано с понятием гроза. А в этом морском, океанском городе не сверкали молнии, не громыхал гром, просто небо разом продырявилось, как сито.
Она укрылась в неглубокой нише ближайшего особняка, поспешно открыла зонт и поняла, что это сооружение из спиц и лоскутков шелка будет ей плохой защитой. Струи били косо. Пока она доберется до компьютера, наверняка вымокнет насквозь.
Выход один — переждать. Не может же пляска воды длиться вечно? Она опустила зонт, прикрылась им, как щитом, и вжалась в нишу. Полукруглая впадина, служившая когда-то обрамлением скульптуре или вазе, имела козырек, увенчанный каменной акантовым ветвью. Козырек внушал надежду, что по крайней мере голова и плечи будут защищены от воды.
Улочка была узкой, изгибистой и крутой, как бывает в Ялте, Лиссе или Лиссабоне. Потоки воды, урча, пенясь и завихряясь, неслись по брусчатке вниз к океану. Водосточные трубы низвергались водопадами. Каменные аканты над головой образовали кисею из струй. Небольшая ступенька в изножье ниши казалась маленьким неустойчивым плотиком, который вот-вот уйдет под воду. Волны лизали ноги.
Все отдано дождю: и пальмы, в четыре ряда обрамляющих бульвар, и апельсиновые рощи, и низкорослые пробковые дубравы, и прочие экзотические растения. Дождь идет на всем Пиренейском полуострове. Струи колотят и по черепичным кровлям жилищ обывателей и дворцов сильных мира, по маякам и длинным, как жизнь, песчаным пляжам, и по глади залива, в котором океанские воды смешиваются с водами полноводной Тежу.
Юлии Сергеевне все еще хотелось видеть поэтическую изнанку происходящего, но реалии брали за горло. Никого и ничего козырек в изголовье ниши не защищал. Бедной женщине казалось, что ее выполоскали в Тихом океане, а потом, не отжав, выставили на всеобщее обозрение. Одно утешало, переулок был пуст, никто не видит ее унижения, но зато холодно, черт подери! Дождь и не думал кончаться. Юлия Сергеевна стала нервно похохатывать. Нелепо придерживая ручку зонта ногами, она полезла в сумку за сигаретами. Удивительно, что в этой субстанции: не воздух — водяная пыль, робко вспыхнул и не сразу исчез огонек зажигалки.
Когда куришь, окружающее воспринимается в облегченном варианте, достает сил поднять уроненное достоинство и вспомнить, что на свете есть чувство юмора. Кто она? Лягушка-путешественница в чужом болоте, старая курица, потонувшая в водах Тежу, московская бабушка, орнаментированная под вазу в стиле «мануэлино». Кстати, про «мануэлино». Не забыть бы написать Киму, что это весьма распространенный в Португалии декор, названный по имени короля Мануэла I. Она тут же стала сочинять письмо: «Это — смесь готики и барокко, воспевающих морскую тему: якоря, паруса, канаты и астролябии и прочие астрономические инструменты. Всмотрись внимательно в любой старый особняк, и ты найдешь на стенах его или на кровле маленькую каравеллу, якорь, ветку коралла или, на худой конец, просто рыбу и крест. В этом городе даже Христа изображают не в яслях, а в рыбной корзине».
И вообще… Как там? «На полярных морях и на южных, по изгибам зеленых зыбей…» Дальше что-то про базальтовые скалы и… «шелестят паруса кораблей». «Мальчик мой, когда-то Португалия была самым богатым государством в мире. Но потом Лиссабон был полностью разрушен землетрясением. Город восстановил маркиз Памбал. Смешная фамилия…» Дождь этот окаянный когда-нибудь иссякнет? Похоже, обещанное сыну письмо она сегодня не пошлет.
Уже в такси, которое везло Юлию Сергеевну по Авенидо да Либердади к гостинице «Астория», расположенной неподалеку от памятника незабвенному маркизу Памбалу, она поняла, что компьютерное письмо в Москву не будет послано и завтра. Наверняка в интернет-кафе нет кириллицы, а рядить сокровенное в латинский шрифт — что за странный маскарад! «Tvoy otech» — уже идиотизм, а прочее может вообще выглядеть, как издевка. Можно послать по интеренету: «My putechestvuem zamechatelno. Vysylau tebe posylky. Ranche ne bylo okazii» (Мы путешествуем замечательно. Высылаю тебе посылку. Раньше не было оказии), ну и так далее… Но этот воляпюк совершенно не пригоден для семейной тайны, которая не то, чтобы скрывалась, о ней просто не говорили, как обо всем, что касалось Кимова отца.
