— По ночам, — простодушно ответила Галина Ивановна. — И знаете, ведь какая вещь странная. Павел был очень хорошим человеком. Очень хорошим. Мы ведь прожили вместе почти тринадцать лет, а лучше сказать — полных двенадцать. А потом он исчез.
— Как — исчез?
— Ушел. Ночью спать легла, а он что-то шебаршил по квартире, потом рядом лег. А утром встала — нет его. Думаю, куда это он в такую рань отправился? И сумки его нет. Потом смотрю, и этого нет, и того нет, и бритвы нет. Я и поняла, что он ушел. По моргам или больницам, ну, как обычно делают, я его не искала. А месяца через три сам позвонил.
Ты говорит, Нюся — он меня почему-то Нюсей звал — ты не ищи меня. Я у друга живу и к тебе не вернусь, потому мы с тобой все уже изжили, и я ничего не хочу, кроме свободы. И как это понять? Вполне допускаю, что я его несытно кормила, рубашки плохо гладила, но уж свободы у него было вдосталь. А это значит, что само мое присутствие рядом, даже дыхание мое было ему в тягость. Можно, конечно, сказать, что он мою жизнь сгубил. Не будь его рядом, я бы кого-нибудь другого в мужья взяла — непьющего. Но ведь это неправда. Вернее сказать — не вся правда. Скучно ему было со мной, вот что.
— И вы его не искали?
— Нет. А зачем? Мы уже друг друга не поддерживали. Мы только бранились. Это ведь тяжелый крест — с пьяницей жить. Тем более — с потаенным. Для всех вокруг — он душа компании, а для близких — мучитель.
— Расскажите еще.
— А что о нем рассказывать. Больше, чем ваша мама, я вам не сообщу. Он когда ко мне пришел, то очень несчастный был. На работе всегда веселый, деловой, а здесь, одно слово — приполз. Мы с ним тогда вместе на картине работали. Снимали фильм «Свидание в Петербурге». Не видели? Костюмный, из жизни восемнадцатого века. «Свидание» это как-то незаметно прошло, а работы на нем было очень много. Он режиссер, я — костюмерша. Массовки огромные, всех одень, проверь, чтоб монашенки с маникюром в кадр не лезли, чтоб парики впору, иные костюмы прямо на людях приходилось подгонять. Вся жизнь — в работе. Я ведь одинокая была. Мужа похоронила, детей нет. А что он женатый, то уж позднее узнала. Да хоть бы и не узнала. Когда в экспедицию ездили, то у всех, почитай, романы были. Вот тогда-то мы с ним и сошлись. А в дом ко мне он пришел, когда съемки уже кончились. Да, да, точно, тогда шел монтажный период. Пришел на неделю, а остался на годы. Он говорил: «Я там в тягость, а здесь не в тягость». А я говорю: «Ну и давай будем жить, как люди».
— Отец обо мне когда-нибудь вспоминал?
— Он любил вас очень. Но считал, что пока вы были ребенком, отношения ваши с ним были бы только во вред. И все приговаривал… вот уже вырастет мой мальчик…
— Я уже вырос.
— Ничем не могу помочь. Мы не виноваты — ни я, ни вы. Пьянство его сгубило. Я вам позвонить хотела, да как-то не собралась. Да и матушки вашей побаивалась. Воинственная женщина! Она ведь была здесь. Такую сцену закатила! А в чем я виновата? Павел на коленях перед ней стоял и говорил: отпусти! А она ему: «Что ты спектакль устраиваешь? Куда — отпусти? Катись на все четыре стороны, но хоть объясни!»
Когда кино рухнуло, я имею в виду всю киноиндустрию, он уволился. Вернее, его уволили. Правда, звали потом на мелкие частные картины. Ну те, что на помойке снимали. Тогда много чернухи делали. Спонсерам надо было деньги отмывать, и они с готовностью предоставляли средства. Давали на сотню, а в отчетах писали на миллион. Но Павел отказывался. Говорил, мол, гадость все это. Дома стал сидеть. Я же шила, нам хватало. А он все писал, все писал. В какие-то журналы статейки носил, платили копейки. Он и для кино писал. Только это никому не было нужно. А ему было как бы все равно. Очень много времени он проводил в библиотеках. Когда, конечно, в запое не был.
— Так отец и сценарии писал?
— Один сценарий пошел в производство. Ираклию, главному режиссеру, очень нравился материал. Там даже деньги на съемку были. Вернее сказать, с такими деньгами можно было начать делать кино, но не кончить. Фильм ведь очень дорогостоящий процесс, — добавила она важно.
— Вы хотите сказать, что фильм недосняли?
— Да они и трети не сделали. Ираклий очень неверный и тяжелый человек. Разругался со спонсором. А если честно, то и режиссер он никакой. Один гонор. Ираклий себе карьеру хотел сочинить, а мой-то ему в этом подпевал: «Россия обретает лицо. Нам нужен фильм о начале государственности. Мы мечтаем снять фильм о древней Москве!» Вот и остались одни мечты! На государственность денег надо миллионы в долларовом выражении, а у них всех средств — кот нарыдал. Смешно сказать, как эти съемки проходили. Павильонов, конечно, никаких, все в интерьере. Снимали в особняках, где еще остались стены в два метра толщиной и потолки сводчатые. А костюмы я им сама возила. Господи, можно сказать — воровала. Наработала связи на Мосфильме, вот мне их и выдавали под расписку. Разве это съемки? А потом все окончательно рухнуло.
— Сценарий этот был про Софью Палеолог?
— И Софья там была, и многие другие прочие. Кабы дали мне костюмы самой шить, уж я бы их одела. А так… курам на смех.
— А где отец сейчас? — через силу спросил Ким. — Он все еще живет у друга?
— Нет. От друга он тоже ушел. Это точно. А год назад мне позвонил некто, мужчина, и сказал, что Паша умер. Но я этому не верю, — голос Галины Ивановны звучал бесстрастно, даже, пожалуй, величественно. — Батюшка ваш как ветер, его нельзя поймать. Если он жив, сам позвонит, а пока мне остается одно — молиться.
— Расскажите поподробнее. Кто вам звонил?
— Он не назвался. Вам надо Ираклия найти. Я знаю, что они общались. Павел был талантливый человек, а Ираклий из тех, которые пока все сливки с молока не соберут — не отвяжутся. Сейчас я вам его телефончик найду. Но все может быть и это зря. Ираклий уезжать собирался. Хотя, что ему за границей делать? Америка отнимает у нас самых умных. А Ираклий… на кой он там им нужен? Вообще-то я вас ждала, если честно говорить. А вы тоже пьете? — спросила она вдруг.
— С чего вы взяли? — Ким внезапно покраснел.
— Я вижу, пьющий вы. Я пьяниц сразу определяю. У них какой-то взгляд особый… Понимаете? Взгляд и обувь.
— А обувь-то здесь при чем? — Ким на всякий случай спрятал кроссовки под стул.
— Обувь пьющего человека сразу определишь, — сказала она убежденно. — Павел последнее время не ел ничего, только пил. Демократия первым делом сделала выпивку дешевой, а чего еще русскому мужику надо. Худой стал, как спица. Новой одежды не покупали, он был болезненно экономным и носил старую. В ней ему было просторно, как в колонном зале, — она невесело засмеялась. — А обувь… плотно сидела на ногах. У него здесь, знаете, косточки выступали. Кожа на башмаках истончилась, как на нем самом, и точно повторяла форму ноги. Он эти туфли чистил, чистил, а все равно видно — пьющий. Ладно. Пойдем на балкон. Посмотрим, что от твоего отца на свете осталось.
— А можно я к вам еще приду? — спросил Ким на прощание.
