«А боярыню ко мне из Москвы прислать, как ее держать, как ей со здешними сидеть? Коли батюшка хотел, то сразу бы со мной старую боярыню прислал. В прислуге я ущерба ни в чем не имею и в церковь хожу греческую. А волостей новых мне муж не дает и не дарит, говоря, мол, тесть побрал у него много земель после мирного согласия».
— Ах, ты! — воскликнула Софья. — Смела стала Оленушка!
А дальше, как ни в чем не бывало, словно не наступила только что отцу на больную мозоль, дочь тем же простодушно-обиженным тоном сообщала, что шкурки горностаев, число пятьсот штук, да белок, числом полторы тысячи, она получила, о чем благодарствует, но с черными соболями, о которых раньше наказывала, вышел конфуз. «Я ждала соболя черного с ногами передними и задними и с когтями, а получила шкуры с ногами отрезанными».
Софья понимала, как разозлило и опечалило это послание Ивана, и если он нашел нужным показать его опальной жене, то, значит, прощает и доверяет ей. Царица призвала дворецкого и наказала передать государю, что благодарит его за прощение и нижайше просит о встрече. В этот же день был передан устный ответ Ивана: он звал жену вместе отужинать.
Ужин состоялся на женской половине. Царица расстаралась, чтобы трапеза была праздничной: чаши, кубки, тарели — все было золотым, уксусница и солонки из венецианского стекла, пили греческие вина. Встретились супруги спокойно, словно и не было тяжелой размолвки, лютых казней и угроз. Чарошница разлила мальвазию по кубкам, царица тут же отослала ее прочь — она сама будет ухаживать за государем.
Надо было начинать разговор.
— Не сердись на Оленушку за письмо, государь, — сказала Софья. — Это она по простоте своей.
— Знаю я, кто ее устами говорит, — раздраженно ответил царь. — Я думал, дочь мне помошницей в делах будет, но ошибся.
— Молода еще, неопытна. Ты пошлешь ей соболей с лапами?
— Не в соболях дело.
— Оленушка пишет, что священника Фому отослала от себя. Чем же он ей не угодил?
— Оленушке-то поп Фома гожь, зато Александру не потребен, поскольку вере истинной предан. Князь и крестовых дьяков моих, и поваров, что при дочери были, отослал из Литвы. И пишет с ухмылкой, де, если нам заблагорассудилось приставить к княгине Елене панов наших и служилых людей, то в этом ущемления греческой вере нет. Как же нет, если папа римский, а это доподлинно известно, велел всеми правдами и неправдами склонить Елену к латинской вере! Знаю также, что папа не позволяет Александру жить с иноверкой. Словно они и не венчаны!
— Александр промеж двух стульев сидит. Трудно ему, — примирительно сказала Софья.
Царь так и вскипел.
— А что трудно? У него выбор есть. Я не могу понять его слепое усердие в католической вере! Гедимин не был католиком, вся Русь под Литвой тоже православная. Он все делает мне в укор. Когда ехал турецкий посол в Москву, Александр не позволил ему ехать по Литве. И отговорка глупая, де, посол будет высматривать его государство. Раньше без всякой зацепки ходили послы туда-сюда, его и мои, и гости торговые ходили. Я думал, что мы с ним в любви живем и в мирном докончании, и в креслом целовании, а он ко мне послов не пропускает.
— А величает как? — тихо спросила Софья, понимая, что касается заповедной темы.
— Великим князем, — ответил Иван с издевкой, — не желает признавать меня государем всея Руси. Послы его нагло мне в глаза глядят: «Великий князь Литовский и Русский только тогда согласится признать тебя государем всея Руси, когда ты по договору закрепишь за Литвой Киев». Я про такую нелепицу и слышать не хочу!
— Ему это спускать нельзя, — быстро отозвалась Софья, она уже поняла главную тему разговора, — Бог помогает не ленивым, но деятельным, тем, кто любит правду и судит правильным путем. Окуньков в сметане попробуй, государь. Славные получились окуньки.
Помолчали. Софья покраснела вдруг, прижала руки к щекам и решилась.
— Государь, допусти до себя опального сына. Он не виноват в боярских распрях. Он во всех делах твоих будет верным помощником, — произнесла она быстрой скороговоркой и тут же умолкла.
Иван ничего не ответил. Софья опять стала говорить про Литву и зыбкий мир.
Согласившись на встречу с женой, Иван не собирался освещать в беседе тонкости сокровенного, а теперь вдруг обмяк, разоткровенничался. Была еще одна забота, которая не шла из головы. С одним гонцом прибыло из Литвы три послания: чистый лепет дочери, гневливая грамота от Александра с обидой на «коварство» и третья бумага, это коварство подтверждающая. Уликой было скопированное тайным способом письмо Ивана Менгли-Гирею. «Брат и тесть! — так начал свое письмо Александр. — Вспомни душу и веру!» Как ни пыжился Иван, читать такое было унизительно.
А дело было так. Сразу после казни изменников и смутьянов и заключении Софьи под стражу Иван послал в Крым князя Ромодановского. Письмо к Менгли-Гирею было дружественным. Царь призывал крымского хана помириться с Александром. А на словах Ромодановский должен был передать: «Ты, хан, мирись если хочешь, а царь всегда будет с тобой против литовского князя и ахматовых сыновей».
От Менгли-Гирея князь Ромодановский тут же отбыл в Литву, чтоб сообщить Александру об успешных переговорах. И все бы хорошо, и все бы ладно, если бы в руки литовского князя не попала копия Иванова письма с припиской, которая повторяла устный наказ царя. Теперь князь эту копию в Москву и переслал.
Теперь вставал главный вопрос — кто? Кто посмел сделать копию царского послания и еще отсебятину написать, которая, к сожалению, была правдой? Можно, конечно, предположить, что сам Ромодановский был автором этого художества. Но Иван в это не верил. Князь Ромодановский не дурак, чтобы открыто совать голову в петлю. Скорее всего, копия сделана в Москве и послана с тайным гонцом в Вильно. Приписку мог сделать только близкий к царю человек, с которым все эти политические дела обсуждались.
Принесли третью перемену блюд. Софья молчала, обдумывая только что услышанное. Рассказ царя произвел на нее впечатление. Он сулил какие-то далекие выгоды. Софья пока не обдумывала — какие именно, это она потом наедине с собой сообразит, сейчас главное понять, как правильно дальше вести разговор. Царь неторопливо вымыл руки в лохани, холуйка подбежала с полотенцем.
— Все, все, уходи, — прикрикнула на нее Софья, сама положила на тарель сладкий пирог и спросила Ивана спокойно и буднично: — Ты уже послал Александру ответ?
— Нет еще.
— Ты скажи своим дьякам, чтоб ответ сочинили правильный. И проверь, чтоб опять не приписали какой-либо напраслины. Если Москва восприимница Византии, она должна стать могучим государством и объединить все русские земли. Зять твой Александр отказывает тебе в титуле и в церкви. Титул — есть власть, церковь непостроенная — поругание веры. Власть и вера — вот на чем держится Русь. И все деяния царя должны быть с этим согласованы. Если кто-то захочет ущемить власть или веру, тот враг! А с врагом надо быть беспощадным.
