Может, зверек утоп, подумал я. Белка, опоссум. Нора тоже сделала такой вывод и смотрела на меня в горестном ужасе. Морган сунул руку в воду и выволок мокрого утопленника.
Оказалось, пластмассовая кукла-голыш.
У куклы не хватало глаза и половины волос, в остатках желтой шевелюры застряла листва. С куклы текла почерневшая вода, и однако она улыбалась, как маньяк, раздувая щеки. Белое сборчатое платье в черных пятнах, по шее отвратительными ростками цветной капусты расползся какой-то грибок. Пухлые ручки тянулись в пустоту.
– За последние недели я весь дом перевернул, пока ее искал, – пробубнил Морган, тряся головой. – Дочка плакала три дня, что кукла потерялась. Так и не нашел. Как будто кукле все обрыдло, и она слиняла из дома куда подальше. Ну, я посадил дочь перед собой – так, мол, и так, кукла умерла, поселилась с Господом на небесах. А она была тут, значит.
Он усмехнулся над иронией судьбы – напряженный, раздраженный смешок.
– Как Сандра выбралась из «Брайарвуда»? – спросил Хоппер и глянул на меня со значением – дескать, с мужиком что-то не то.
– Со мной, – просто ответил Морган, не отводя глаз от куклы.
Хоппер кивнул, подождал развития истории. Развития не последовало.
– Но как? – тихо повторил Хоппер.
Будто вспомнив, что мы еще здесь, Морган поднял глаза и грустно улыбнулся:
– Забавно. Одна ночь меняет всю твою жизнь, а начинается как все ночи.
Куклу он держал за ногу – платье задралось ей на голову, открыв кружевные трусы, и истекало чернотой в траву.
– Я подменял друга, – сказал Морган. – В ночную смену. Стейс ненавидела, когда я ночами работал, а мне нравилось на мониторы смотреть. Работенка – не бей лежачего. Сижу один в задней комнате. Пациенты спят, в коридорах ни души, тихо. Ты как будто последний живой человек на земле. – Он откашлялся. – Было часа три ночи. Я особо не следил. Журналы читал. Не положено, но я миллион раз так делал. Ничего же не происходит. Никогда ничего, только медсестры «красные коды» проверяют.
– Что такое «красные коды»? – спросил я.
– Пациенты с суицидными наклонностями.
– А «серебряный код»? – спросил Хоппер.
– Этих держат отдельно – они могут повредить себе и другим. Я дежурил всю ночь. Все как обычно. Тишина. Листаю журнал, поднимаю голову и вдруг вижу что-то странное. Музыкальная комната на втором этаже в «Страффене». Там кто-то есть. И тут раз – монитор переключился. Видео переключается каждые десять секунд. Можно вернуться, посмотреть в реальном времени. Я возвращаюсь, включаю музыкальную комнату. А там девушка. Пациентка – в белой пижаме, как положено. Сидит за пианино. Камера высоко, в углу, я смотрю сверху, ей через плечо. Вижу только, как худые руки бегают по клавишам, темная коса. Никогда прежде эту девицу не видел. Я в основном днем работаю. Со временем пациентов узнаёшь. Ну, включаю звук, увеличиваю громкость…
Он умолк, ладонью огладил макушку, словно сам не верил тому, что сейчас скажет.
– Что? – спросил я.
– Перепугался я.
– Почему?
– Похоже на запись. В основном пациенты на пианино «Сердце и душу»
[31]
тарабанят. Я сначала подумал, она этот, полтер… э…
– Полтергейст, – с готовностью подсказала Нора.
– Ну да. Ненастоящая. И играет так яростно, голову опустила, руки мелькают. Потом я решил, что у меня крыша поехала. Вижу странное. Хочу тревогу поднять, но что-то меня удерживает. Она доигрывает, начинает новое, я оглянуться не успел, а уже целых полчаса прошло, потом еще полчаса, а у меня палец все лежит на кнопке – сигнализировать про нарушение режима. Потом она доигрывает и долго-долго просто сидит. А потом очень медленно поднимает голову. Я вижу ее только сбоку, но она как будто…
Он умолк и нервно передернулся.
– Как будто что? – спросил Хоппер.
– Она знала, что я смотрю.
– В смысле? – спросил я.
Он серьезно посмотрел мне в лицо:
– Она меня видела.
– Видела камеру на потолке?
– Не просто камеру. Она встала, а у двери обернулась и улыбнулась прямо мне. – Он недоуменно помолчал, вспоминая. – Я ничего подобного в жизни не встречал. Темноволосый ангел. Выскользнула за дверь. Я за ней проследил. Смотрел, как она идет по коридору, потом наружу. Очень быстро. Сложно уследить с разных камер. Я видел, как она идет по дорожкам до самого «Модсли». Думал, ее просто обязаны засечь, но она вошла, а на посту никого.
Он растерянно потряс головой.
– Она вбегает внутрь, вверх по черной лестнице, и так несется – как будто вообще не касается земли. Поднимается на третий этаж, мчится в палату. И это тоже невероятно. Она же «серебряный код», при ней медсестра должна дежурить круглосуточно. Я все смотрю. Через двадцать минут вижу охранника и дежурную медсестру с третьего этажа. Поднимаются из подвала, у обоих улыбки до ушей, и я смекаю, что они не постирушку там затеяли. У них романчик. А девушка узнала. – Он помолчал, вытер нос. – Первым делом я уничтожил записи. Их и так никто не проверяет. Если тревоги не было. Но я все равно уничтожил, на всякий случай. Наутро попросил, чтоб меня ставили в ночные смены.
– Это зачем? – не без упрека осведомился Хоппер.
– Должен был снова ее увидеть. – Морган застенчиво пожал плечами. – Она каждую ночь ходила на пианино играть. А я смотрел. Музыка… – Он как будто не мог подобрать слово. – На небесах такое слышишь, если повезло туда попасть. И всю дорогу она на меня внимания не обращала, только смотрела под конец. – Морган улыбнулся себе под ноги. – Я хотел узнать, кто она. К историям болезней допуска не было. Ну и наплевать. Я должен был выяснить.
– И что выяснилось? – спросил я.
– Она боялась темноты. Как-то это называется – никла… забыл.
– Никтофобия? – выпалила Нора.
– Точно. Я про это почитал. Такие люди в темноте сходят с ума. Тремор. Судороги. Им кажется, они тонут и умирают. Иногда в обморок падают. Или кончают с собой…
– Погодите, – перебил я. – А Александра разве не в темноте была, когда вы через камеру смотрели?
Морган потряс головой:
– В «Брайарвуде» свет всю ночь. Дорожки и центральный газон освещены для безопасности. В корпусах лампочки с детекторами движения, экономные, и они зажигались, когда она проходила. Иногда с задержкой. Я замечал, она ждет, пока зажжется свет, а потом идет дальше. Снаружи ходила только по светлой стороне дорожек. Не наступала в тень, будто боялась растаять. Очень старательно тени огибала.
