– А потом что? – спросил я. – На руках у Гвадалупе появились стигматы?
– Она перепугалась, побежала в подвал, схватила сумку, ушла и до вечера проторчала в церкви. Охрану не вызывала – Хашим потому и злился. Она не соблюла протокол. Хашим думал, Сандра бездомная, пригрозил Гвадалупе, что пожалуется на нее начальству. Из-за нас у нее, похоже, проблемы.
Логично. Видимо, с такой странной гримасой глядя в зеркало, Гвадалупе в ужасе раздумывала о том, что рискует потерять работу.
Судя по всему, Хоппер от этой истории предпочитал отмахнуться. Вынул телефон из кармана, пролистал сообщения.
– Я поскакал, – объявил он. – Пока привет.
И, мельком улыбнувшись, ступил на мостовую.
По Парк-авеню приливной волной катили машины, но Хоппер потрусил им наперерез – то ли не замечал, то ли плевать хотел, что его могут сбить. Такси дало по тормозам и загудело, но Хоппер даже не обернулся, прыгнул на разделительную полосу, переждал поток на встречной и устремился к тротуару, а мы с Норой молча смотрели ему вслед.
26
Нора не хотела, чтоб я подвозил ее домой, но я настоял, и она велела остановиться на углу Девятой и Пятьдесят второй. По дороге мы ни словом не обменялись.
День выдался, мягко говоря, долгий. Я ничего не ел, кроме желейных конфет и кукурузных чипсов. От беспрестанного Хопперова курения в голове завелась тупая боль. Все, что мы выяснили про Александру, – побег из «Брайарвуда», видение, явленное горничной, – было слишком свежо и осмыслению в такой час не поддавалось. Надо вернуться домой, залить в себя стакан, уснуть и посмотреть, как оно все будет выглядеть поутру.
Я свернул влево на Девятую и затормозил перед корейским продуктовым.
– Спасибо, что подвез, – сказала Нора, вцепившись в сумочную лямку и открывая дверцу.
– А работу ты сегодня прогуляла? – спросил я. – Во «Временах года»?
– Ой, да нет. У меня вчера был последний день. Постоянная девочка рожала, а теперь вернулась. Я завтра выхожу официанткой в «Марс две тысячи сто двенадцать».
– Где твоя квартира?
– Там. – Она неопределенно указала куда-то за плечо. – Ну, наверное, еще увидимся. – Улыбнулась, взвалила на плечо сумку, хлопнула дверцей и пошла прочь.
Я остался. Ярдах в десяти Нора оглянулась – явно проверяла, уехал ли я, – и зашагала дальше.
Еще увидимся.
Я свернул на Девятую, остановился на красный. Нора уходила; замедлила шаг, опять оглянулась. Должно быть, увидела меня, потому что мигом взбежала на крыльцо первого же убогого дома.
Гос-споди боже. Сартр не шутил, говоря, что ад – это другие.
На светофоре загорелся зеленый. Я дал по газам, нацелившись в правую полосу, но меня тут же подрезал автобус с «гармошкой». Как обычно, шофер водил так, будто он, сволочь, за рулем «смарта», а не сороконожки длиной в квартал. Я затормозил, подождал, пока он проедет, свернул вправо на Пятьдесят первую, потом на Десятую, потом на Пятьдесят вторую.
Спрятавшись за грузовиком, я тотчас заметил Нору.
Она сидела на парапете крыльца того дома, куда якобы удалилась, и смотрела в телефон. Посидела, встала, из-за колонн украдкой посмотрела туда, где я только что ее высадил. Увидев, что я наконец исчез, сбежала по ступенькам и направилась обратно на угол.
Я потихоньку выдвинулся на улицу. Нора миновала корейскую лавку, прошла сквозь строй свежих цветов – по пути сказав что-то старому продавцу – и нырнула в дверь.
Я затормозил и подождал. Вскоре она вынесла на улицу две сумищи «Дуэйн Рид», с которыми приходила в «Помпон», а также – удивительное дело – цилиндрическую белую клетку для птиц.
С этим обильным багажом перешла дорогу и направилась по Девятой к югу.
Я подождал зеленого и повернул направо, наблюдая, как Нора волочется по тротуару впереди. Я притормозил, чтоб ее не обогнать, – таксист позади меня налег на клаксон – и увидел, как она остановилась у двери возле узенькой витрины. На вывеске значилось: «Бабл-о-мат». Нора вдавила кнопку, подождала и исчезла внутри.
Я прибавил газу, вырулил на Пятьдесят первую, припарковался у пожарного гидранта. Запер машину и пешком вернулся на Девятую.
Стеклянный фасад «Бабл-о-мата» пестрел наклейками: «Вестерн Юнион», «Обналичиваем чеки», «Круглосуточные финансовые услуги». Заведение было крошечное: бурый ковролин, пара складных стульев, груда коробок на полу. В задней стене – окошко кассы за пуленепробиваемым стеклом.
Я позвонил. Задняя дверь открылась не сразу. Наружу высунулась голова лысого здоровяка.
Мужик щеголял мордой цвета копченой говядины и черной рубашкой с коротким рукавом. Он нажал переключатель на стене, и дверь со щелчком отворилась.
Я вошел, а мордоворот водворился в кассу, вытирая руки о рубашку, на которой я различил вышитые красным стебли бамбука. Как правило, я не доверяю мужчинам с вышивкой на одежде.
– Я ищу девушку с сумками и птичьей клеткой.
Он неправдоподобно изобразил недоумение:
– Кого?
– Нору Халлидей. Девятнадцать лет. Блондинка.
– Тут только я. – Говорил он с густым нью-йоркским акцентом.
– А я, значит, Тимоти Лири, и у меня мощный кислотный приход, поскольку я только что видел, как она сюда вошла.
– Джессика, что ли?
– Именно.
Он воззрился на меня в тревоге:
– Вы из полиции?
– А вы как думаете?
– Я не хочу осложнений.
– Да и я не хочу. Где она?
– В задней комнате.
– Что она там делает?
Он пожал плечами:
– Платит мне сороковник. Я ей разрешаю тут ночевать.
– Сороковник? Больше ничего?
– Эй! – огрызнулся он. – У меня семья все-таки.
– Где тут задняя комната?
Не дожидаясь ответа, я открыл единственную дверь, какая была.
За ней обнаружился захламленный темный коридор.
– Я не хочу осложнений. – Мордоворот очутился рядом, и его одеколон чуть не сшиб меня с ног. – Я одолжение делал.
– Кому?
– Ей. Явилась полтора месяца назад, плакала. Я помог.
Я мимо него шагнул дальше. Глухим пульсом инфарктника наверху грохотал рэп.
– Бернстайн! – заорал я.
Ответа не последовало.
– Вудворд пришел. Надо потолковать.
Мимо ведра грязной воды, забытого уборщиком, и кухонного угла, где на складном столе валялся обкусанный сэндвич, я направился к двум дверям в самом конце.
– Я же знаю, что ты где-то здесь!
