Он не шевельнулся, и дружелюбие его рассеялось. Я облажался, выставился самозванцем. Я не шевельнулся. Он тоже. Анаболические стероиды так раздули его мышцы, что он походил на пластмассового супергероя, у которого не гнутся руки в локтях и от чрезмерно рьяных игр в детском саду может отвалиться голова.
– Какой скотч предпочитаете? – спросил он.
– На ваш выбор.
Он взял с полки бутылку «Гленфиддиха».
Пока он наливал, за баром – в пасторальном тосканском пейзаже – открылась потайная дверь и с коробкой стаканов появился парнишка, который выбрасывал мусор в патио. Склонив голову – ему, видимо, тоже велели в глаза не смотреть, – он принялся расставлять стаканы на зеркальных полках.
Бармен принес мне скотч и выжидательно замер.
– Ваша карточка? – подсказал он.
– Которая? – Я принялся как можно театральнее нащупывать бумажник.
– Членская.
– А. У меня нету. Я гость.
– Чей?
– Гарри, можно стакан воды, быстро? Голова кружится.
Идеально выбрав момент, к стойке подкралась женщина – ну или мальчик, если они тут мальчики. Надутые губки, кукольный профиль, длинные светлые волосы, лиловое платье, такое тугое, будто ее облили шелком.
Бармен Гарри – а я-то думал, его зовут Геркулес, – пронзил ее яростным взглядом, давая понять, что подобной просьбой она серьезно нарушает протокол.
– Внизу спроси, – ответил он, скупо улыбнувшись.
– Не могу. Я… мне просто воды, и нормально.
Он одарил ее хмурой гримасой, жестко посмотрел на меня – я, мол, с тобой еще не закончил – и отошел.
– Веселый малый, – отметил я.
Женщина посмотрела на меня неуверенно; руки ее – тоже с длиннющими черными ногтями – вцепились в стойку, словно эта худышка боялась улететь под потолок гелиевым воздушным шариком. Густо накрашенные голубые глаза водянисты, зрачки огромны. Губы не от природы пухлые – она их подправила, вколола что-то, и рот получился клоунский, чрезмерный и грустный.
– Как вас зовут? – спросил я.
На лице у нее немедленно нарисовалось «Игра окончена». Она смерила меня ледяным взглядом. Я был уверен, что она сейчас же уйдет, но она склонила голову набок:
– Вы друг Фадиля.
– А куда он подевался? Что-то я его не вижу.
– Во Францию вернулся, куда ж еще.
Гарри грохнул на стойку стакан воды. Женщина схватила его и осушила одним глотком – капелька убежала из уголка рта и скользнула на подбородок. Женщина отставила стакан, нестойко пошатнулась на каблуках, и бармен молча отошел налить еще. Они это проделывают не в первый раз.
Она пальцами отерла рот.
– С вами точно все нормально? – вполголоса спросил я.
Она не ответила, лишь осмотрела глубокий острый вырез платья, клоунски надула и без того надутые губки и расправила ткань.
– Вам бы поесть чего-нибудь. Или домой пойти. Отоспаться.
Она взглянула на меня с вялым недоумением, будто я обескуражил и ее. Гарри пихнул ей второй стакан, и она выпила воду, ни слова не сказав.
Я откашлялся, улыбнулся бармену:
– Так вот, я друг Фадиля.
Это арабское имя что-то ему объяснило. Он неохотно кивнул и ушел на другой конец бара, откуда ему махал толстый коротышка.
Я склонился к женщине:
– Вы, наверное, можете мне помочь.
Но ее внимание было приковано к молодому помощнику официанта, который распихивал стаканы под стойкой. Темные космы, веснушки, лет шестнадцать – он словно соскочил с картины Нормана Рокуэлла
[53]
.
– Эй, – шепнула женщина. – Будь другом, а? Налей водки с клюквой?
Он притворился глухим.
– Да блин. Наплюй ты на Гарри. Он у нас душка. Я ж подыхаю.
В ответ на ее мольбы, угрожавшие стать пронзительными, мальчишка нехотя поднял голову и покосился на Гарри, деловито сооружавшего очередной напиток. Затем в приступе жалости схватил бутылку «Смирнофф».
– Ах ты мой ангелочек, – прошептала женщина.
Он добавил клюквенного соку, поставил коктейль перед ней и вернулся к своим стаканам.
– Можно мне льда? – спросил я, подтолкнув к нему скотч.
Он кивнул. Когда принес стакан обратно, я сунул ему в руку стодолларовую купюру. Он в испуге вытаращился.
– Не реагируй, – сказал я, тоже покосившись на Гарри. – У меня вопрос. – Я вынул из кармана Александрину фотографию, подтолкнул к нему по стойке. – Узнаешь ее?
Не поднимая головы, он позвенел стаканами.
– Уберите с бара, – шепнул он. – Тут камеры.
Я сунул фотографию в бумажник. Если кто смотрит, будем надеяться, решит, что я показал парнишке портрет своей дочери – или, с учетом местной клиентуры, моей несовершеннолетней восточноевропейской подружки, которая ни слова не знает по-английски.
– Помоги, а? – сказал я.
Мальчишка скосил глаза вправо, почесал щеку:
– Ну да, она была нарушение.
– Что-что она была?
Он опять зазвенел стаканами.
– Нарушение безопасности недели три назад. Внизу ее фотка висит.
– А что случилось?
– Простите. Я не могу. Меня в говне утопят, если…
– Вопрос жизни и смерти.
Парень снова испуганно захлопал глазами. Ему бы разносить газеты или командовать бойскаутами, а не в этом заведении ишачить. Я выудил из кармана еще сотню, потянулся за черной барной ложкой и уронил купюру к его ногам.
Он нагнулся, подобрал купюру и принялся сортировать красные салфетки, помеченные одиноким черным «О» – если приглядеться, не буквой, а открытым ртом – кричащим ртом.
– Она атаковала гостя, – тихонько бормотнул парнишка.
– Атаковала?
– Ну, типа, напала на него. Я так слыхал.
– Каким образом?
Распространяться он не захотел – или сам не знал.
– На какого гостя?
Он опасливо глянул на Гарри, взял полотенце и потер стойку.
– Зовут Паук.
– Как-как?
Он пожал плечами:
– Кликуха такая.
Его слова любопытным образом подействовали на женщину. Все это время она потягивала коктейль, не обращая на нас внимания, но теперь развернулась на табурете и попыталась сфокусировать на мне затуманенные глаза.
