Я пообещал прийти к Оливии на квартиру завтра в полдень. Адрес – максимальное приближение к Букингемскому дворцу, возможное в Америке: Парк-авеню, 740. Там росли Жаклин Кеннеди и прочие легендарные наследники и наследницы без числа – старый богатый Нью-Йорк в чистом виде: неколебимый, седеющий, келейный и надменный до оскомины.
Повесив трубку, я заметил, что у меня жужжит мобильный.
Номера я не опознал. Какой-то «Рынок „Золотой путь“».
– А это кто? – спросила Нора.
– Я подозреваю, первый, кто звонит по объявлению про Александру.
65
Рынок «Золотой путь» оказался китайской бакалейной лавкой, которая так демонстративно делала вид, будто английского языка в природе не существует, что я, вдыхая едкие ароматы рыбы и кунжута, почти уверился, что перенесся в китайскую провинцию Чунцин.
Вокруг болтались сморщенные куры, подвешенные за когти, триллионы тонн лапши, черных чаев и смертоносного на вид чили – красного, до того острого, что потом год не чувствуешь языка, и зеленого, до того заостренного, что рискуешь перерезать себе горло изнутри. С тротуара лавка смахивала на тяжеловеса из преисподней: грязный красный навес глубоко надвинут на загвазданные окна и на прилавки с фруктами в помятостях синяков.
Нора в глубине стояла одна перед столом, заваленным пакетами, – я думал, там чипсы, пока не прочел этикетку: «Жареная стружка кальмара сушеного».
Нора растерянно пожала плечами:
– Я только что говорила с каким-то дядькой, но он провалился вон туда, – и она показала на стальные двери возле аквариумов, где от стенки к стенке телепались серые рыбины.
Когда я ответил на звонок, человек, еле-еле изъяснявшийся по-английски, объявил, что располагает «информацами», но не смог объяснить, в чем их суть. Потом какая-то женщина прогавкала в трубку адрес: Маркет-стрит, 11. Неподалеку от Восточного Бродвея, всего в полутора кварталах от дома 83 по Генри, – легко допустить, что Александра сюда захаживала.
Появился миниатюрный китаец средних лет, а за ним, очевидно, все его обширное семейство: жена, дочь лет восьми и бабуля, которая, судя по лицу, застала Мао Цзэдуна.
Ч-черт – может, она и есть Мао. Такой же высокий лоб, усталое лицо, серые рабочие штаны и вьетнамки на босых ногах, напоминавших два сухих щербатых кирпича, которые выпали из Великой китайской стены.
Семейство с жаром заулыбалось нам и суетливо взялось пристраивать бабулю на табурет. Затем жена протянула бабуле мятую бумагу, в которой я узнал наш флаер.
– У нас есть информация, – объявила девочка на прекрасном английском.
– Про девушку с листовки? – уточнил я.
– Вы ее видели? – спросила Нора.
– Да, – сказала девочка. – Она приходила сюда.
– Что на ней было надето? – спросил я.
Семейство бурно посовещалось на кантонском.
– Ярко-оранжевое пальто.
Ну, почти угадали.
– И что она тут делала? – спросил я.
– Говорила с бабушкой. – Девочка кивнула на Мао – та внимательно разглядывала флаер, словно текст речи, которую предстоит толкнуть перед классом.
– По-английски?
Девочка захихикала, будто я удачно пошутил.
– Бабушка не говорит по-английски.
– Что, по-китайски?
Девочка кивнула. Выходит, Александра знала китайский. Вот так сюрприз.
– О чем они говорили? – спросил я.
На несколько минут воздух загустел от кантонского – нам с Норой оставалось только молча наблюдать. Затем семейство поспешно притихло, ибо из пересохшего горла Мао наконец исторгся еле слышный голос.
– Она спросила, где бабушка родилась, – объяснила девочка. – Скучает ли по дому. Купила жвачку. И поговорила с таксистом, он ходит сюда ужинать. Он сказал, что отвезет, куда ей надо. Бабушке она очень понравилась. Но ваша подружка была сильно усталая.
– В каком смысле усталая? – спросил я.
Девочка уточнила у бабули Мао и пояснила:
– Сонная.
– А этот таксист – вы его знаете?
Девочка кивнула:
– Он сюда ходит есть ужин.
– Во сколько?
Дебаты возобновились – говорила в основном мать.
– В девять часов.
– А сегодня придет? – спросила Нора.
– Иногда приходит. Иногда нет.
Я посмотрел на часы. Восемь.
– Можем и подождать, – сказал я Норе. – Вдруг появится.
Я так и сообщил девочке, а та – своим родным. Я поблагодарил, и все, улыбаясь, придвинулись пожать нам руки, а потом посторонились, чтобы мы пожали руку Мао.
Я достал бумажник, сказал спасибо отцу семейства и попытался впихнуть ему сто долларов, но он отказывался брать. Переговоры длились добрых десять минут, хотя я заметил, что глаза его жены от купюры не отлипали. Я просто обязан был всучить ему деньги – иначе, судя по физиономии этой женщины, мужик рискует не дожить до утра.
В конце концов он уступил, и я снова повернулся к бабуле Мао, намереваясь задать еще пару вопросов. Но старуха уже беззвучно сползла с табурета и скрылась за стальными дверями.
66
– Мля, братан, – сказал таксист, – напугал ты меня до усрачки. Я уж думал, ты меня депортировать пришел. – Он загоготал, сверкнув белыми зубами с несколькими золотыми коронками. Затем сквозь красно-желтую растаманскую шапку поскреб макушку и вгляделся в портрет Александры. – Ага, было дело. Возил ее.
– Когда? – спросил я.
– Пару недель назад?
– Какое на ней было пальто? – спросила Нора.
Он поразмыслил, потирая седой щетинистый подбородок.
– Буро-зеленое? Но я дальтоник, сеструха.
Он представился Зебом. Чернокожий – с Ямайки, судя по легкому акценту, – шесть футов шесть дюймов, тощий, всклокоченный и сутулый, точно пальма после несильного урагана.
За тот час, что мы его ждали, удалось кое-что разузнать. В «Золотой путь» он приезжал ужинать пять вечеров в неделю. Ел снаружи, привалившись к капоту, опустив окна и громко включив музыку в машине, а потом уезжал в ночную смену до семи утра.
– Я суда приехал, – продолжал Зеб, почесывая голову, – а она в глуби болтает со старушенцией. Закупил пожрать себе. Она ко мне вышла.
– И вы ее куда-то отвезли?
– Ага.
– Адрес помните?
Он поразмыслил.
– В Верхний Ист, в какой-то дом пузатый.
– Отвезете нас?
– Ну не, – отмахнулся он. – Када возишь, все сливается, хде тормознул, хде поехал.
– Мы заплатим, – вставила Нора.
